Она усаживается за свой просторный деревянный стол, укладывая указку сверху. Уф-ф… Как я ее ненавижу, эту указку.
– Итак, – возглашает сестра Мэрион, – сегодня мы приступаем к разделу поэзии.
Она открывает хрестоматию и затягивает что-то рифмованно-заунывное. Скукотища. Бе-е… Непонятны даже слова, что пузырятся у нее на губах.
Веки у меня тяжелеют, трепеща от вязкого зова дремоты. Я борюсь с ней, как могу, но подбородок все равно не слушается и никнет, вместе с головой обвисая на грудь. Приходится подпирать щеку рукой. О нет! От толчка адреналина я встряхиваюсь и вскидываю голову. Сердце мечется в страхе, что меня подловили. Но сестра Мэрион смотрит не на меня, а в книгу, декламируя очередную нудятину. На меня накатывает облегчение; при этом я отчаянно пытаюсь оставаться начеку и делаю единственное, что наверняка удержит меня от засыпания.
Мой взгляд исподтишка вновь скользит по симпатяшке с веснушчатым личиком, обрамленным рыжими кудряшками. Я хмурюсь. По виду она заметно старше любого из нас. Лет, наверное, двенадцать или тринадцать, когда нам здесь всем по десять-одиннадцать. Что ее, интересно, сюда занесло? Неужели второгодница? А ее папаша такой же злюка, как мой, и суется в успеваемость, тоже вроде моего?
– Генри Оливер!
Мое имя! А следом «тук» указкой по моему столу.
Я чуть не вскакиваю. Сердце во мне тоже скачет, примерно как от отцова крика, когда он реально заводится. Сдавливая дыхание, поднимаю глаза и вижу над собой нашу классную.
– Сестра Мэрион?
– Отрадно, что ты хотя бы в этом году заучил мое имя, – с ноткой ехидства говорит она.
Класс взрывается смехом, а мне глаза щиплют слезы смущения. Но плакать нельзя. Отец у меня говорит, что плач – это для сосунков. За что их и лупят.
– Ну хватит! – бросает сестра Мэрион, и все мгновенно поджимают хвосты. Теперь в классе тишина, но все смотрят на меня, включая нашу классную. – Мы здесь не затем, чтобы пялиться на хорошеньких девочек, Генри, – выговаривает мне она. – Да-да, я видела, как ты засматривался на нашу новенькую.
Меня продирает колючий стыд. О боже, только не это! Господи, господи, пронеси… Зачем ты так со мной… Ужас как тянет рвануть с места и выбежать прочь из класса.
– Мы здесь не за этим, – еще раз повторяет классная. – А затем, чтобы чтить своими мыслями Господа. Вы со мной согласны, молодой человек?
– Да, сестра Мэрион, – я торопливо киваю.
– Ну так заставьте же вашего Отца Нашего гордиться вами, – говорит она повелительно. – Чтение стихов сегодня мы начнем с вас. Прошу.
Меня обдает ознобом. Только не это…
– Вы хотите говорить с моим отцом, сестра Мэрион?
– Я имею в виду Отца Нашего, Иисуса Христа. С ним вы сейчас и будете разговаривать. Прошу за мной.
Повернувшись на своих «лодочках», она шагает через класс и усаживается за свой стол.
– Ну?
Все взгляды устремлены на меня, а я, чтоб не уронить очки, подпихиваю их пальцем на переносицу. При этом рука по-глупому дрожит, и это, наверное, заметно ребятам из класса. Конечно, заметно. Все за мной наблюдают, ожидая, чтобы снова посмеяться надо мной. На ослабевших ватных ногах я встаю – выбора-то нет, – впиваясь изнутри ногтями в потные сжатые кулаки.
Два шага вперед. Три. Все хорошо, не дрейфь. Четыре. Я наступаю на волочащийся шнурок своего ботинка и неудержимо грохаюсь о бетонный пол голыми коленками. Класс снова взрывается смехом, а мне кажется, будто я ухожу в песчаную зыбь, как недавно в каком-то фильме. Вот бы здорово, ну просто реально, и прямо сейчас… Я выпрямляюсь, а перед глазами плавают круги; комната то появляется, то исчезает. Краем уха я слышу, как о стол сестры Мэрион непреклонно стукает указка. Каждый мой шаг – тяжелое шарканье, словно я бреду по речке возле моего дома (оно бывает, когда отец приходит домой поддатый и начинает орать).
Я уже почти дошел, когда терпение у сестры Мэрион лопается, примерно как у моего отца.
– Ну же! – Она хватает меня за руку и властно дергает, разворачивая перед классом. Сует мне в руки хрестоматию и командует:
– Читай! Все по порядку: название, имя автора…
Я чувствую, что мучительно краснею. Щеки рдеют, раздуваются, что твои яблоки: верный признак смущения. Затем иду пятнами, краснота расползается по шее; вид глупее некуда. Надо с этим покончить – ну-ка давай, не красней!
Я прокашливаюсь и звонко объявляю:
– «Мечты»! Автор Лэнгстон Хьюз[1].
При этом оглядываюсь на сестру Мэрион: не брякнул ли чего невпопад. Но та одобрительно кивает.
Кто-то хихикает, а какой-то вредина на задах класса орет:
– Жиртрест в форму не влазит! Сейчас обделается!
– Ничего я не обделаюсь! – кричу я в ответ. – А не влажу, потому что у мамы с отцом на новую пока денег нет.
– А