Миссис Больфем была женщиной, не любившей промахов, а убийство, как она отлично знала, было поступком, при котором надо идти наверняка, если преступник хотел потом наслаждаться свободой. Утонченная до мозга костей, она избегала всякой жестокости и редко, вернее никогда, не читала в газетах подробности преступлений. Хотя она и не упала бы в обморок, но вид крови внушал ей отвращение. У нее был револьвер – взломщики, особенно за последнее время, часто врывались в дома графства, – но ничто не ужаснуло бы ее больше, как необходимость всадить его содержимое даже в худшего из преступников. Машинально она перебрала в уме все средства, принятые для устранения из жизни вредного человека, и все их отбросила. Но доктор Анна, отчасти влиявшая на нее научным складом своего ума, однажды дала ей толчок, намекнув, что женщины ее типа предпочитают отраву, если решили убить. Это было бескровно, прилично и не требовало вульгарного проявления физической силы.
Но неожиданно умерший, здоровый человек будет вскрыт и подвергнут химическому исследованию. Именно в этот момент, с яркой улыбкой в сторону своего германофильского друга, миссис Больфем вспомнила один дождливый вечер несколько лет тому назад. Она и доктор Анна сидели у огня в старом коттедже Стейеров, и последняя, которая до войны интересовалась только наукой, суфражизмом и своими друзьями, в этот раз говорила о бесследных ядах, даже встала и из секретного шкапчика, над камином, достала пузырек. В течение этого же разговора, который естественно касался преступлений, Анна говорила о глупости докторов, отравляющих морфием, стрихнином или синильной кислотой, когда всем членам научной ассоциации не только известны органические яды, но они могли бы удалить помеху своего счастья зародышем холеры, оспы или тифа, запечатанным в совсем безвредной капсуле. Миссис Больфем вздрогнула при одной мысли об этих ужасных болезнях, не имея желания быть свидетелем страдания или рисковать заразой, но, когда сегодня она смотрела на Анну, то решила добыть пузырек с бесследным ядом.
Решение было так неожиданно и так страшен его предвестник, что это сопровождалось необыкновенным физическим феноменом: она стиснула свои крепкие, белые зубы и выдвинула вперед сильный подбородок. В глазах появился сосредоточенный, жесткий взгляд, и мускулы лица, казалось, были готовы прорвать ее нежную белую кожу.
Алиса Кромлей, молодая художница, зарисовавшая миссис Больфем, вместо того, чтобы слушать диспут, затаила дыхание и опустила карандаш. На один только миг прелестная, ультра-рафинированная глава Эльсинора стала похожа не на святую Цецилию, а на Медузу. Никогда прежде,