–
Всё, бумаги оформил, устал, как пёс, думал, поседею там окончательно.
– Ну и, слава богу, – откликнулся Иван Савельевич, – значит, можно брать билет и лететь за деньгами. Он радостно потёр ладони, предвкушая возможности, открывающиеся перед ними с приходом денег.
– Можно. Брать и лететь, – странными рублеными фразами отчеканил Сергей и нахмурился ещё больше. – Только я не полечу.
– Как не полетишь? А кто же тогда?
– Ты.
– Что? Я? Ну… не! Я же не могу!…Это…Катька! – Савельевич руками очертил большой круг и печально поджал губы.
Конечно, Катька же! Дочь Ивана Савельевича, смешная и круглощёкая Анюта как-то быстро подросла и превратилась в такую же круглощёкую и румяную молодую женщину, весёлую и смешливую. Чуть больше года назад она вышла замуж за серьёзного, худощавого парня, с которым училась в параллельных группах медицинского института. И вот уже три месяца гордо носила звание матери чудесного ребёнка – Катьки.
Жили молодые на территории жены, то есть в квартире Савельевича, так как новоиспечённый муж имел прописку и жильё в городе, слишком отдалённом от Питера. Впрочем, никто и не возражал. Парень, действительно, оказался стоящим, обожал своих девчонок и всячески старался быть полезным. А Иван с женой, в свою очередь, трепетно оберегали счастье молодой семьи, немного потеснившись в родной квартире и пытаясь приспособиться к новому укладу жизни.
Катька, почему-то только так и никак иначе не называвшийся ребёнок, стала главным и обожаемым членом семьи. Иван Савельевич теперь назывался дома «дедом» и гордился этим титулом неимоверно. В свободное от работы время ему доверялось катать во дворе коляску со спящей Катькой и трясти ее в тех случаях, когда ребёнок просыпался. «Дед» очень дорожил этой честью, считая, что вносит большой вклад в будущее девочки, он так много рассказывал ей во время прогулок и неважно, что ребёнок спит, ведь современной наукой давно доказано, во время сна мозг ещё лучше воспринимает информацию. Променять прогулки с Катькой на что-либо другое приравнивалось к измене и предательству и, скорее всего, себя самого.
– Нет. Петрович, извини. Но ты же понимаешь, я не смогу.
– И я не смогу. У Марины опять начались приступы, и я не оставлю её в таком состоянии.
Озабоченные своими личными проблемами и озадаченные общим вопросом перспектив лаборатории опытные, именитые мужи синхронно повернулись к своему молодому коллеге. Во взорах их горящих глаз читался неприкрытый, эгоистичный вопрос. Санек нервно пожал плечами, зарделся от гордости и их доверия, развёл руки в стороны и неуверенно кивнул:
– Хорошо, я поеду, ничего сложного.