– Уважаемый высокий суд!
Я знаю, что много раз в своей жизни я был неправ. Много лет я потратил впустую, не осознавая истинного значения своих поступков, не предвидя последствий и не чувствуя боль других людей от содеянного мною. Часто мои желания были пусты и бесполезны, а божественные возможности я обесценивал не замечая. Много проблем я преодолевал с просьбой о помощи, не понимая, их истинной причины. Теперь я стою перед вами другим. Во мне всё иное, состав крови и цвет волос, нейронные связи и качество кожи, даже мысли и осознанность действий не такая, как до встречи с великим познанием законов звёзд., – тут он опустил голову, инстинктивно сложив руки лодочкой в позе мольбы, несколько тише произнёс, – простите меня. Я всё уже понял, и прошу только это. Мое желание. Пусть будет…, -
Он не успел договорить, как порывом внезапного ветра распахнулась огромная дубовая дверь за его спиной, и ворвавшийся ураганом порыв, уранически сметая на своём пути всё подряд, поднял под высокий потолок и бумаги, и шелковые платки, и другую легкую утварь. Резко хлопнули Окна, со звоном стекла, от чего некоторые, сидящие напротив, вздрогнули, а кто-то даже вскочил, многие замахали руками, пытаясь поймать летающие предметы. А за окнами раскатисто громыхнули первые громы грозы. Через мгновение стало совсем темно, и потом сразу молнией осветило лица всех участников процесса. Кто-то из судей, одергивая от ветра мантию, уже закрывал на щеколду последний оконный замок, и тут же за окнами начался шумный ливень.
Постепенно общий гам и суета успокоились, и все присутствующие повставали со своих мест, поправляя мантии, документы и белые воротнички. Воцарилась тишина. Председательствующий торжественно произнёс:
– Суд удаляется на совещание!
И тут же все 12 судей зашевелились, продвигаясь к двери совещательной комнаты. А натив, не шелохнувшись, будто застыл каменным изваянием. И вдруг, очнувшись, вслед уходящей дюжине прокричал:
– постойте, я же не сказал самого главного!!
Но никто не обернулся на его реплику, лишь только последний худосочный, долговязый Судья, с козлиной бородкой, держащий под мышкой толстые тома личного дела натива, похлопал по ним свободной рукой и пробормотал:
– У нас здесь всё записано!, разберёмся!– и юркнул в закрывающийся проем двери.
––
Едва последний зашёл в совещательную, и ещё не все дошли до своих мест, как уже послышался звонкий голос, как горный хрусталь, Третьей Судьи:
– Вот каждые 30-ые лунные сутки так! И заметьте, не зависимо от пола и возраста!,– при этом она вверх подняла правую руку, тряся над головой указательным пальцем. Послышалось кое-где шуршание отодвигаемых столов и кресел, а в дальнем углу загремело – это Первый судья, пыхтя и громко ругаясь, тащил за собой тяжелое кресло:
– Как они достали, эти нативы! И снова километры писем в небесную канцелярию ничего не изменили! Вот Вам, милейшая, – он махнул свободной рукой в сторону уже сидящей за столом в позе школьницы худощавой дамы в очках, – и продолжая тащить грохочущее кресло через весь зал, добавил, – не надоело?? Каждое совещание Вы сидите на одном и том же стуле, и при этом молча. Вы и сейчас будете молчать?, – без паузы, продолжая громко в сторону – Как она меня раздражает, я ей когда-нибудь цыплячью шею точно сверну!
Несмотря на злобный вид, его рыжая шевелюра, как будто огниво освещала всё помещение, а ещё он был всегда одет в рубашку цвета розового кварца, отчего казалось, что этот исполин просто голоден, и достаточно занять его рот едой, он тут же замолчит. Но это была иллюзия.
Шестая судья всегда молча сидела за столом, сложив руки, как школьница на парту, скромно опустив взгляд, и никогда не реагировала на выпады Первого. Её длинные волосы были уложены в пучок, безупречно чистый коричневый строгий костюм застегнут на все пуговицы. Она зашевелилась только тогда, когда Первый сел на другую от неё дальнюю сторону стола, и начала перед собой перебирать письменные приборы, расставляя их по высоте, ища глазами ручку с сердоликовым колпачком.
Во главе стола уже возвышался, как на троне, с прямой спиной, статный Пятый судья. За ним, фоном, зеленели ветвистые напольные комнатные цветы. Он предпочитал даже в совещательной не снимать мантию, так и сидел в ней, отливая цветом гематита на блестящую гладь столешницы.
В это время Вторая судья, наклонившись через весь стол, выкладывала на огромное блюдо вкусно пахнущие пирожки, с улыбкой приговаривая:
– Сегодня испекла с яблоками, очень пышное тесто получилось., – при этом её массивные бусы глубокого синего лазурита свисали с богатой груди прямо в пирожки. Между ней и Пятым судьей насупившись, с выражением лица, как у испуганного ребёнка, сидела лупоглазая малышка, с большой выдающейся грудью, отчего всем её видом она будто вопрошала: «Ну, за что вы меня так обидели?». Казалось, что это и вовсе