Шкура у медведя толстая, мех густой, глазки – маленькие, помоги Дану, руку направь, не оставь и ты, Антарес грозный, народ свой.
Билась на льду кровавом дева-рыба, русалка прекрасная, в крови вся, из последних сил прикрывала собой дитя малое, что за мать цеплялось, к воде её тащить пытаясь.
Силы у девы-рыбы на исходе были, вся она алой рудой истекла, копьецо в руках белых серебрилось тонкое – разве от зверя лютого, в ярость впавшего, отбиться таким?
Медведь на добычу новую отвлекаться не стал и дела своего кровавого не оставил – сладка кровь, да горяча, нежно мясо русалочье, добыча редкая, невозможная.
Налетели парни гневные на вражину, ну и навалились дружно, а позади них, Малица стрелами подсобляет, так и пристрелила медведя эльфка остроглазая, в глаз того, стрела заговорённая, клюнула, да и убила враз.
Упала туша немалая на русалку прямо. Затихла дева-рыба, заплакало дитя, что подле неё в крови лежало, заголосило.
Пока медведя стянули, поднатужившись, тут и вои остатние на шум подоспели. Русалка дивная совсем плоха стала – едва не выпотрошил её зверь лесной.
Как только исхитрился деву озёрную подстеречь-подкараулить, ведь сторожкие они, опасливые, в руки никому не даются?
Дитя малое, что голосило громко, девчушкой оказалось, Малицы помладше чуть. Её, горем убитую, от матери оттаскивать силой пришлось, а русала, та, вдруг глаза открыла, на Антара уставилась очами бездонными.
– Свиделись, – говорит. – сын. Здравствуй, что ли?
Антар воздуха полным ртом хапнул, так и застыл, глаза выпучив.
Малица, между тем, руками водила над телом русалочьим, белым, кровь заговаривая.
Получилось у неё ладно, и русалка сомлеть не успела, а что холод под вечер, да ветер ледяной – всё нипочем деве-рыбе.
Дао, княжич, рукой взмахнул – вои и отступили далее, медведя убиенного прочь поволокли. Негоже им разговоры чужие слушать, тайны прознавать непростые, опасно это.
Антар кашлять начал, так гулко, что Малица перепугалась, давай тому по спине стучать, весь полушубок кровью русалочьей измазала, но кашель прекратила.
– Сын? – Антар набычился весь, точно иглами покрылся, хоть сердце и билось птицей пугливой. – Мать мою, с младенчества меня вскормившую, Маладой прозывают, а вас, госпожа рыбо-дева, я и знать не знаю.
Хоть и понял всё – и про себя, и про отца догадался разом.
Но, кто подобное измыслить мог?
На душе у парня тоскливо стало – и без того в Велиморе прохода не было Жаборотому, а, как прознают, что мать у него русала, небось, собаками затравят за инородство.
Недобрая слава у русалок, по поступкам их.
– Какая уж есть. – усмехнулась дева-рыба, хвостом еле шевеля, не ногами. – Поплыву пока, раны зализывать. Сестру сбереги – Тайку. Она, глупая, на тебя взглянуть захотела хоть глазом одним, вот и не остереглась, медведя не приметила. Молода совсем, неопытна, жизни не знает. Я, как могла, отбивалась, только над зверьми дикими нет моей власти. Одна Дану