Так и получилось. Мы сразу увидели на маленькой демонстрационной витрине женские золотые часы эпохи модерн, швейцарской, скорее всего женевской работы. Часы были исправны, тем не менее продавались дешевле золота, из которого был изготовлен их корпус (сто евро, или в четыре с лишним раза дешевле, чем у инсбрукского антиквара). Пока я обсуждал с продавцом достоинства и (указанные им) изъяны предмета торга, Наташа выудила из кучи неинтересной бижутерии явно серебряное позолоченное ожерелье рубежа XIX – ХX веков с многоцветными эмалями в виде двух соединенных в восьмерку подков – вероятно, крестьянское свадебное украшение. За него он хотел смехотворную цену – 5 евро, поскольку в двух местах незначительные фрагменты эмали были утрачены.
– И сколько мы вам должны, если купим два предмета? – деловито осведомился я, готовый к торгу и зная, что при покупке нескольких вещей цена снижается. Но Манни ответил мне как не умеющему считать малому дитяти.
– Тогда это будет стоить 105 евро, – терпеливо, без тени усмешки объяснил он мне. Действительно, снижать цену было уже некуда.
Пока мы торговались и расплачивались, какая-то женщина тоже рассматривала товары на прилавке Манни и стала невольной свидетельницей нашей покупки. Когда мы отошли в сторону упаковать «трофеи», она что-то сказала ему. Манни подошел к нам:
– Эта женщина готова заплатить вам за украшение 25 евро.
Не скрывая торжества по поводу приобретения, я отказался, сославшись на то, что это находка жены. Манни отнесся к нашему решению с полным пониманием и одобрением.
Так мы стали частыми, а затем постоянными клиентами Манни. Я всегда соглашался с назначенной им ценой (Наташа, к сожалению, большую часть моей мюнхенской жизни вынуждена была провести вдали от меня), а он назначал мне цены на самом низком уровне, на «болевом пороге» – на жаргоне немецкого блошиного рынка. Какие-то мелочи он Наташе дарил. За три с половиной года мы приобрели у него полторы дюжины предметов на сумму, превосходящую все, что мы выложили в те годы другим торговцам на этом и других рынках и в антикварных магазинах различных городов и стран. И последнее из этих приобретений оказалось символичным, превратившись под грузом печальных событий в своего рода реликвию и место памяти.
Коммуникационная дистанция между Манни и мной стала сокращаться осенью 2017 года, когда я вновь оказался в Мюнхене, на этот раз для замещения должности университетского профессора. Помню, что, посетив блошиный рынок, я позвонил Наташе и радостно сообщил, что там ничего не изменилось – все на своих местах, и начал перечислять известных Наташе торговцев и покупателей, имен которых большей частью мы не знали и обозначали с помощью прозвищ, изобретенных нами для внутреннего пользования. Первым в этом перечне я назвал Манни.
Однажды, в октябре, Манни мимоходом упомянул, что на днях