Это означало, что жена его, Людмила, с кем-то общается по телефону.
И этот кто-то – не он.
– Это ты, Виталий? – вдруг услышал он голос жены.
Она была в квартире, где-то рядом, на расстоянии телефонного провода.
Виталий молчал.
Ему нечего было ответить.
В трубке слышались какие-то звуки, шорохи, голоса, звуки проезжающих машин, лай собаки, чье-то невнятное бормотание.
Кто-то там, в глубине телефонной линии, говорил, двигался.
Говорил, перемещаясь по квартире.
– Ты слышишь меня? – вдруг спросил он.
И добавил: – Я люблю тебя.
Не бойся, не исчезай, я не дам тебя в обиду.
Это было последнее, что он мог сказать.
Она больше не отвечала.
Ее голос пропал.
Исчез.
Он слышал только ее дыхание.
Оно становилось все тише и тише.
Он понимал, что она просто не может ответить ему.
А может, не хочет?
Может, она уже не в силах отвечать?
Наверное, она сейчас плачет.
Плачет.
Как же он сразу не понял, что с ней случилась беда.
Что с ней произошло несчастье.
Почему он не остановил ее?
Почему не помог?
Ведь он же знал, что это опасно.
Знал.
Но она никогда не слушалась его, и он позволял ей совершать все эти глупости.
Позволял.
Так ведь было всегда.
Всегда.
Все было хорошо.
Пока она не увидела его.
Его.
Того, кого она любит больше всего на свете.
Кого она должна любить.
– Нет!
Нет! – закричал он и заметался по комнате.
Ему было очень страшно.
Страшно.
В голове не было никаких мыслей.
Только страх.
Страх.
Ужасный, леденящий душу страх.
За себя.
И за нее.
Он знал, как опасен может быть этот человек.
Этот… этот…
Как он мог?
Зачем?
Это было так жестоко, так…
Она же любила его.
Любила!
А он…
Он…
Невыносимо думать о том, что она сейчас там, в его объятиях.
Что он сейчас с ней.
С ней…
Сейчас…
Когда она так беззащитна.
Когда он так опасен для нее.
Для них.
Господи!
Он должен что-то сделать.
Должен.
Боже, сделай так, чтобы она осталась жива.
Чтобы она была жива.
Она…
– Любимая!
Любимая! – кричал он, не помня себя от страха.
– Прости меня!
Прости!
Я приду за тобой!
Обязательно приду!
Только не умирай!
Прошу тебя, только не умирай.
Пожалуйста!
– Отчаяние захлестывало его, а страх