Беглянка оглянулась туда, где осталась многоликая мама. Надо же, сколько прошла! Позади гряда невысоких скал. Пропали из виду красные башни перед входом в пещеру. Кругом песок, песок, насколько видят глаза. Запорошены суховеем следы от её ступней, стёртых до крови. Нет, не погони боялась, а жалости к себе. Застыла в размышлениях: «Неужели действительно отпустила? Всё-таки она меня любит».
Стемнело быстро, без предупреждающих закатных красок. Авада никогда не любовалась природой праздно и мечтательно, а рассматривала выразительные виды как приметы, полезные для охоты. Учитывала направление винтообразного пустынного ветра, чтобы правильно расставлять силки на мелких сусликов и тушканчиков.
В пещере всегда полутьма, и Аваде не страшно ночью в волнах жёлтого сухого моря, подсвеченного луной, шелестящего от бредущей и ползущей живности.
А днём жара рисовала миражи, выдёргивая лучи, как огненные перья.
Будто коварное порождение солнца извинялось: мол, не хотела родиться жарой, а уж если суждено обжигать землю, то красочными штрихами, неясными и призрачными.
…Авада проснулась на рассвете от удушающего кашля. Отплёвываясь, осознала, что находится в песочном плену и только голова на свободе. Нет уж, она не для того сбежала, чтобы сейчас песок заполонил её всю до краёв, до отрыжки, как кровью наполнялась пасть мамы, когда та сладко присасывалась к детским шеям. Песчаные объятия походили на обволакивающие прикосновения гибкого маминого тела, убаюкивающего ложным покоем.
Неопытность Авады, её неосторожность? Нет, такого не должно случиться. Скорее невыносимая усталость толкнула девушку в смертоносный капкан сна. И вот, она сама попалась, как какой- то безмозглый суслик. Не может выбраться из песчаной воронки, что глубже и глубже засасывает её усталое тело.
Сознание её распалялось предчувствием гибели, и Авада яростно извивалась туловищем, как учила мама. Удалось высвободить только одну руку – она с силой выдрала её из колючего песка, рукав остался погребённым внизу.
─ Что ж ты ручонку-то горстью на солнцепёк вы-ы-ыставила, как на паперти? Никто не пода-а-аст… Ох-хо-хох! Голова твоя горячая, будто прогуляться выскочила, щас завялится и пока-а-атится с горки. Дай-ко поплюю на руку- то, пока волдыри не назрели, ─ глумливым тоном вытягивал слова незнакомец, взирая с вершины бархана на тонущую в песке девушку.
Авада еле подняла раскалённую голову, закрывшись ладонью, как козырьком. Увидела обмотанные холстиной ноги в плетёных пескоступах и выше подол стёганого халата, бороду, длинную, гладко причёсанную, прячущую улыбку беззубого рта. Глаза старика хитро прищурились, и не поймёт Авада, с добром эта ухмылка или с коварным умыслом. До самых бровей у путника нахлобучена чалма, будто дразнила пленницу песков своей защитой от жары.
Она представила, с каким удовольствием сшибла бы пыльный покров с головы ехидного старца, чтобы его седая болванка покатилась с горки.
Девушка в бессильном раздражении почему- то ненавидела шутника, как бы он виноват был в её положении. Нечего ему насмехаться над ней. Будь она на свободе и не такая немощная, так показала бы ему, как дразниться. Безнаказанно от Авады никто ещё не убегал.
Язык во рту тяжёлый, неповоротливый, ─ надо попросить пить, очень хотелось пить.
─ Глянь, глазёнки-то забегали! Мысли у тебя, чую, бесенятами скачут. Не зыркай, девонька, не меня опасайся, а солнца. Общественное оно, всех обогреть надо, а кто жить не хочет ─ зажарить и испечь в песках.
─ Я хочу жить.
─ Тогда зачем здесь окопалась и воды с собой не прихватила?
Авада больше не могла сопротивляться и затихла в беспамятстве.
Очнулась в шатре, наполненном дымной пылью. Застойная духота сухого воздуха мерцала солнечным столбом, обозначая раскалённое полуденное время. Старик наклонился к циновке, где лежала девушка. Придерживая Аваде голову, осторожно влил в её жадную глотку кислое молоко.
─ Подкрепись, девонька. Дорога наша дальняя, не зря я тебя выслеживал да выхаживал.
─ Кто ты? ─ не своим голосом прохрипела Авада.
Незнакомец выпрямился, поскоблил бороду, обыденно просто представился:
─ Джинн я, падший. На службе многие лета, и не было мне продыху, пока тебя не узнал. Теперь появилась надежда, что обстоятельства, терзающие меня, прервутся. ─ Старик странно улыбался и смотрел на Аваду то ли с жалостью, то ли с издёвкой.
─ Не знаю тебя, ни разу не видела.
─ Джинны скрытны, всегда обитали тихо, как змеи. Слышала небось? Люди, выжившие здесь, если выбирались, доносили миру байки о магии призрачного голоса. То, голос мой был, внушающий надежду на спасение.
Удивлялись они, что непонятно с кем говоришь в песках и непонятно кто тебе отвечает. Везучих мало обернулось назад, странствующих более сгинуло. Да… раньше и я старался помочь, а нынче служба крамольная опасна. Сколько душенек сгубил, без счёту! Вот и ты… ─ рассказчик резко осёкся, и Авада заметила, как заблестели его глаза.
─