К 1945 году американский народ по-прежнему мало что знал о своём восточном союзнике. Дипломатические отношения между Россией и США в 1917 году, с приходом к власти большевиков, были разорваны, а восстановлены лишь в 1933 году, когда президент Рузвельт счёл возможным всё-таки признать СССР. Всё это время деловой или научный обмен между двумя странами был крайне ограничен; впрочем, и до революции 1917 года, Россия мало интересовала американцев. Русский для изучения в качестве иностранного языка выбирали единицы. До переработки одним профессором Чикагского университета франко-русской грамматики в англо-русскую в начале XX века в Америке не было ни одного учебника русского языка. И ко времени приезда Кэти в Москву по-прежнему имелся лишь один внушающий доверие англо-русский разговорник для начинающих: «Упрощенный русский. Методика» Бондаря. Впрочем, Кэти поначалу даже и не знала о его существовании и уже в Москве одолжила экземпляр Бондаря у кого-то из коллег по дипломатическому корпусу.
Но языковой барьер был лишь одним из препятствий на пути к пониманию Советского Союза. Кэти быстро уяснила, что советские граждане, с которыми ей доводилось контактировать в Москве или кататься на лыжах на Ленинских горах, «дружелюбны и откровенны»{7}, а вот на официальном уровне познакомиться с кем-либо поближе и выяснить их личное мнение практически невозможно, так как все озвучивают лишь позицию высшего советского руководства. Кэти была далеко не единственной, кому довелось столкнуться с таким затруднением. За несколько недель до Ялтинской конференции Госдепартамент запросил у американского посольства биографические данные советских деятелей, с которыми предстоит работать. Джордж Кеннан, поверенный в делах Аверелла в посольстве и один из немногих экспертов-советологов на дипломатической службе, ответил, что эту просьбу невозможно выполнить. Советы никогда не предают огласке никакую информацию персонального свойства о своей бюрократии, и посторонние могут почерпнуть мало-мальски конкретные сведения о советских чиновниках разве что из некрологов, когда «они более не представляют пользы для зарубежного мира». Ни дружба, ни проявления взаимного интереса, ни акты доброй воли в этой среде не практикуются. Из разъяснения Кеннана следовало, что если советский бюрократ и «делает доброе или обязывающее к чему-либо дело, то лишь потому, что этого требуют интересы его правительства», что «личные взгляды советского чиновника практически или вовсе никак не влияют на его поведение. <…>