Отделение виолончели. Надежда Александровна Белякова

его, омрачали сладостное послевкусие. Казалось ему, что что-то было не так. И с этими мыслями он отправился на кухню. Войдя на кухню, он сразу понял, что его сомнениям больше нет места. Через спинку стула были аккуратно повешены новые мужские брюки с гульфиком на молнии, революционной в те годы деталью одежды – подарок матери.

      В кармане этих взрослых брюк торчала неиспользованная поздравительная открытка, давно болтавшаяся без дела среди книг, с улыбающимся зайчиком, держащим выше себя ростом морковку, с размашисто-каллиграфической надписью: «С днем рождения!» На обратной стороне, убегая утром на работу, мама надписала ее черным карандашом для глаз, просто: «Поздравляю!»

      Глава четвертая

      К 16 часам Василий поехал в художественную школу. Войдя в класс, поискал глазами друга Лёвку, но не нашел его. Вышел из класса. Пошел посмотреть, где же его друг. И нашел, вернее, услыхал его смех в пустом коридоре школы. Оглядевшись, чтобы никто не видел, быстро поднялся по боковой лестнице на чердак.

      Испуганные голуби разлетались, растревоженные его неожиданным вторжением в их добротно-обкаканный мирок, где объектами их усилий были и балки чердака, и белеющие в потемках бюсты, и головы гипсовых классиков. Сосланные на чердак, словно в наказание за то, что не уберегли свои носы и уши в процессе приобщения юности к изобразительному искусству. Голуби вспархивали из-под его ног с ворчанием-воркованием. И оседали чуть в стороне.

      В темноте чердака белели сосланные сюда гипсовые инвалиды, среди которых так сладостно-запретны были первые папиросы с назидательным названием «Беломорканал». Аполлон с отбитыми ногой и руками, Венера с густо закрашенным черной краской лобком и красными сосками на безголовом теле, что делало её похожей на снеговика. Несколько одинаковых Гомеров, которым нанесенные учениками травмы всё же придавали различия.

      Лёвка рассказывал анекдот, но сам же над ним так смеялся, что мешал понять, в чем же заключена соль этого анекдота. Его смех заглушало курлыканье предчувствующих весну голубей. Он сидел на подоконнике полукруглого окна, одну ногу небрежно поставив на голову нещадно битого Сократа, другой как-то по-детски болтал. Смеясь, он встряхивал кучерявой головой с по-битловски давно не стрижеными волосами. Совершенно «Пушкин лицеист», как и полагается Пушкину, «развлекал дам», угощая их «Данхиллом», купленным у соседа-фарцовщика в его густонаселенной коммуналке. Рядом с ним сидела Оля, недавно поступившая в их школу одноклассница, явно не умеющая курить, но старающаяся соответствовать богемности ситуации и места.

      В стороне от них из темноты чердака в резкий дневной свет, разбиваемый оконным переплетом на потоки лучей, выплывало облако дыма.

      – А вот и Васька! – сказал Лёвка кому-то туда, откуда выплывали табачные облачка, и вспыхнул красный огонек сигареты.