– Вернее, это приводит меня в ярость. – И коп пнул его в левое бедро. Боль пронзила тело, мышцы ноги онемели. Джонни катался по дороге, держась теперь за ногу, а не за нос, царапая щеку об асфальт шоссе 50 и крича, крича, крича. В рот попадал песок, он кашлял, отплевывался, чтобы вновь зайтись в крике.
– Я просто голову теряю от ярости. – Коп пнул Джонни в задницу, поближе к пояснице. Такой боли он не мог вытерпеть, должен был лишиться чувств, но не лишился. Продолжал корчиться на белой разделительной полосе, заходясь в крике, с хлещущей из носа кровью. А вдали, в сгущающейся тени, отбрасываемой горами, выли койоты.
– Поднимайся, – бросил коп. – На ноги, лорд Джим!
– Не могу, – всхлипнул Джонни, подтянул ноги к груди и обхватил руками живот, принимая защитную позу, знакомую ему со съезда Демократической партии в Чикаго в 1968 году, а может, и раньше, со времен лекции, на которой он побывал в Филадельфии, перед первыми «рейсами свободы»[21] в Миссисипи. Джонни собирался поехать туда не столько ради великой идеи, сколько за материалом, на основе которого создавалась великая проза, но в конце концов что-то помешало. Вероятно, его игрунчик, вскочивший при виде задранной юбки.
– На ноги, кусок дерьма. Ты теперь в моем доме, доме волка и скорпиона, и не советую тебе забывать об этом!
– Я не могу, вы сломали мне ногу. Господи Иисусе, как же вы избили меня…
– Нога у тебя не сломана, и ты еще не знаешь, что значит избить человека. А теперь вставай.
– Я не могу. Действительно…
Громыхнул выстрел, пуля рикошетом отскочила от асфальта, и Джонни взвился вверх еще до того, как окончательно понял, что стреляли не в него. Он стоял на разделительной полосе, шатаясь как пьяный. Нижнюю часть его лица заливала кровь, к которой прилип песок, образуя маленькие островки на губах, щеках, подбородке.
– Эй, большая шишка, ты же обдулся, – донесся до него голос копа.
Джонни посмотрел вниз и увидел, что так оно и есть. Как бы ты ни прыгал и ни скакал, вспомнилось ему. Левое бедро пульсировало болью. Задница онемела, превратилась в кусок замороженного мяса. Джонни подумал, что ему надо поблагодарить копа. Ударь тот повыше, его разбил бы паралич.
– Ты жалкий писатель и жалкий человек. – Коп держал в руке огромный револьвер. Он посмотрел на мешок с «травкой» и покачал головой. – Я понял это не по твоим словам, а по рту, который эти слова произнес. Если б я чуть дольше смотрел на твой безвольный и надменный рот, убил бы тебя прямо здесь. Не смог бы сдержаться.
В пустыне по-прежнему выли койоты, совсем как в старом фильме Джона Уэйна.
– Вы и так много чего наделали, – пробормотал Джонни.
– Отнюдь. – Коп улыбнулся. – Нос – это только начало. Кстати, тебе это к лицу. Выглядишь ты теперь получше. – Он открыл заднюю дверцу патрульной