– О боже, – я закатила глаза, повеселев. – Выгнать, значит? Скажи ему, что за это я подарю ему новый дом. Когда он выплатит мне гонорар, естественно.
Какое же несравнимое удовольствие мне доставляло видеть возраставшее бешенство на её излишне красивом, но постаревшем лице – я чувствовала власть над ней.
– Да ты посмотри на себя! Это называется «модель»?
И швырнула на столик распечатанные фотографии. Мой взгляд машинально упал на одну из них – и все мои многочисленные слова застряли в сжатой глотке.
Завитые светлые волосы. Красивые черты лица, не совсем правильные, но интересные, резкие – то, что хорошо продавалось, поэтому меня и взяли. Иногда я смотрела на свои фотографии и застывала, чувствуя нечто скользкое и противное внутри. Будто я забывала, кто я. Будто мне показывали не меня, а чудовище Франкенштейна, изуродованное чужими пальцами, чужими вырвиглазными нитками. Я смотрела на зажатую костлявую девчонку в короткой юбке и расстёгнутой белой рубашке, которая корчилась в сексуальных позах, и мне становилось тошно.
Я разъярилась, как и всегда, когда видела любое проявление своего несовершенства.
Мне сказали, что я буду лицом Гуччи, лицом Дольче и Габбана, а теперь превратили меня в полное убожество. К чёрту их.
Даже не застегнув блузку, я пошвыряла вещи в сумку. Ира, сжав губы, завертелась вокруг меня, начав истерично что-то кричать, но на моём лице уже была каменная маска, и я полностью оглохла. Родителей это всегда бесило – как я легко, по щелчку пальцев абстрагировалась от остального мира. Мне кажется, это крайность всех шумных в детстве людей. Когда тебя долго не слышат, в подростковом возрасте ты становишься ничем.
Или – не собой, надевая на себя сотни чужих масок. Но никогда не собой.
– Юля! Юля, чёрт тебя подери! И куда ты собралась! Сучка поганая, – вдруг прошипела она. – Водитель тебя не повезёт, будешь пешком добираться, слышишь?
– Мне плевать, – ответила я, отправив ей спокойный взгляд. – Я больше здесь не появлюсь.
Она что-то ещё выкрикнула мне вслед, но я послала ей средний палец, не оборачиваясь, и каждый шаг давался мне легче предыдущего, несмотря на ноющие от шпилек ноги.
Тогда я была так счастлива – у меня на лице играла улыбка (я чувствовала её болящими мышцами на лице). Я представляла, что мне больше никогда не придётся быть цирковой обезьяной.
Но что-то во мне безобразно корчилось и кряхтело, краснело, пыхтело, выворачивая меня наизнанку, когда в голову приходили те уродливые фотографии.
Я не могла этого вынести.
* * *
– Ого! – присвистнула Вера, окидывая меня насмешливым и восхищённым взглядом. – У вас сегодня, я так понимаю, нюдсы.
Я встретила её на широком подоконнике туалета – там, где она прогуливала физику, математику и добрую половину предметов. Мы сидели на нём, поставив ноги на батарею и хихикали над тем, какие наши одноклассники дебилы.