Кузя спала на краю кровати. Тонкокожая, смешная и маленькая.
Когда Кузя умрёт, он станет наследником этой двухуровневой квартиры в самом центре Москвы.
Театральный центр будет приносить миллиардные доходы.
А Голливуд… Он забыл про Голливуд.
На экране телефона высветились непринятые вызовы от Цезии Третьей и гневное сообщение.
– Ну и хуй с тобой, мудак!
Он часто это слышал от неё.
Жалко было Виву, маленькую толстенькую Виву. Ещё немного и всё, потерпеть чуть- чуть.
Ещё звонила Анжела. Наверное, думала его сегодня накормить карпом, тушёным в сливках. Это мило, тем более мила она. Но у него нет бакулюма.
Платон вышел на выдающийся вперёд балкон, выложенный изнутри пластинами из дикого камня.
Отсюда Москва казалась совсем игрушечной.
Над Поклонной горой поблёскивала Ника, расковыривали нежный подшёрсток облаков синие пальцы Сити, блестящие, будто бы мокрые.
Луковица храма Христа Спасителя светилась издалека.
Внизу, по умытой ночным дождём пахучей листве ходил тихий ветер. Тянуло теплом от асфальта.
Здесь, на балконе было хорошо и свободно.
Не было, по крайней мере, слышно урчания из ларария, где Предки догрызали утиные кости. От этих щелчков ломаемых костей Платон всегда просыпался, и только поэтому не держал дома ниши с ларами.
И на кладбище к отцу и матери не ходил. Иногда, сквозная мысль о собственных забытых предках пронзала его уколом совести.
Частично он знал, что слишком отдалился от прошлого, но возврата уже не будет.
Прошлое оно тем и страшно, что если его долго игнорировать, оно рано или поздно станет кошмаром по эту сторону Яви.
Отвратительная Кузя стала его божеством. Всё равно она тоже когда – нибудь да умрёт, в этом только Платон был уверен.
***
– Как думаешь? Его кости крепче утиных? – спрашивал Отец.
– Не знаю. Человечкам легко жить, а умирать ещё легче.– отвечала Мать.
– Я буду свистеть ими.– сказал Отец.
– И я сыграю, натянув его волосы на лютню. Если он обидит нашу девочку.
Обе фигурки были перемазаны свежей кровью
Платон закричал и одновременно закрестился:
– Господи! Господи!
Кузя толкнула его в плечо.
– Ты чего? Опять кошмары?
Её лицо с мягкими мешочками дряблых щёчек нависло над цветущей крепостью безволосой Платоновой груди, покрытой мелким потом.
– Опять… – застонал он.– ОНИ… Кровь и косточки, везде они, тонкие, сахарные, жиденькие, мясо, шкура…
– Скоро пройдёт. Проснись, проснись!
Кузя ударила Платона жёсткими пальцами по щеке.
Его глаза перестали бегать. Он дёрнулся и очнулся.
– У тебя вентилятор… под потолком…
– Да… как в старые добрые времена.
– Я