– Вы кого-то ищете? – спросила я. Их пронизывающие глаза и россыпь веснушек мне явно кого-то напоминали, но разве разберёшься сквозь запотевшие очки?
Мальчик кивнул, переминаясь с ноги на ногу.
– Мы на благотворительную кухню. Увидели пост на ватсапе, что вам нужны помощники… Мы живём за углом. Вот и решили прийти, всё равно школы нет уже месяц… А от Zoom-а мы маленько обеzoomили3…
– Это ведь поможет нашей маме? – хрипло спросила девочка, машинально сдирая розовый лак с кончика ногтя. – Ей совсем плохо. У неё… рак мозга. И врачи говорят, что это не лечится. – Худенькие плечи девочки задрожали.
– Заткнись, Келли! Без тебя тошно, – сквозь зубы процедил мальчишка.
– Тебя забыла спросить, Билл! – одёрнула брата сестра и повернулась ко мне. – Понимаете, нам срочно нужно чудо.
– Заходите! – засуетилась я. – Садитесь-ка на диван. Вот тут у нас чипсы и вода. Берите, не стесняйтесь!
Девочка кивнула и зашуршала пакетиком. Мальчик с силой сжал пластмассовую бутылку и залпом осушил.
– Как зовут вашу маму? Давайте соберём для неё что-нибудь вкусненькое, а это уже кое-что. Тем более вы живете совсем рядом…
– Спасибо, конечно. Маму зовут Джина. Джина Коллинс. Но дома её нет. Она уже две недели в больнице не приходит в сознание, – снова нахмурившись, сказал мальчик.
Я тяжело выдохнула, сжала губы и отвернулась. В висках застучало. Горло сжало тугим ошейником.
Джина Коллинс… Так вот кого мне напомнили эти дети… Та самая ехидна Джина, которая измывалась над моим Сашкой все три года начальной школы. То английский у него – хуже некуда, то «вы сами знаете, что из вашего ребёнка ничего не выйдет», то поведение – «оторви да выбрось… Так что проваливайте из нашей школы, пока хуже не стало»…
Но куда было идти вчерашним эмигрантам, оказавшимся в Австралии на птичьих правах? Без гроша в кармане, да ещё и в глубокой провинции… И откуда было взяться байроновскому английскому у матери-одиночки из Харькова и у пятилетнего мальчишки, впервые услышавшего английскую речь на твоих занятиях, Джина?!
В голове помутнело. Я плюхнулась на табуретку и закрыла глаза.
Передо мной стоял Сашка, сонный, лохматый, заплаканный и в застиранных зелёных колготках:
– Мама, мамочка! Не хочу в школу! Пожалуйста, не заставляй меня! Я буду хорошим мальчиком, я буду тихо себя вести… Я уберу все-все игрушки! Только. Не отводи. Меня. К ней!
Последней каплей стали побои на дополнительных занятиях. Я бы ещё долго ни о чём не подозревала, ведь Сашка молчал как партизан. Только однажды во сне, всхлипывая, признался плюшевому кенгурёнку, что учительница лупит его линейкой. Что это нечестно, но он никому не скажет, потому что он