Мысли о службе успокоили. А потом взбудоражили. Он почти добрался до столицы, всего ничего осталось, только вернёт царственную регалию и на воды. И спать. Много спать. Третьи сутки без сна давали о себе знать, и если на морозе он держался, то в тепле поезда смаривать стало безбожно. А нельзя. Ещё не время. Он печёнками чуял, что по его следу идут, подбираются, и если он хоть на мгновение зазевается, то и голова с плеч, и императорская печать в воду.
Мужчина прошёлся от сиденья к сиденью. Вытащил из-под обшлага склянку со снадобьем. Выдохнул и ополовинил. Зрение вспыхнуло нестерпимой яркостью, запахи обострились. Вот коридорный несёт чай с ромашкой, за стенкой мальчонка ломает свежий крендель, присыпанный сахаром, тот липнет к рукам и сыплется на рубашку. В голове резким толчком разлилась ясность. Слух усилился настолько, что слышались молитвы из первого купе, которые читает пожилая дама. Звон серебряных ложечек о края стеклянных бокалов в подстаканниках и гул, скрежет рельс под колёсами поезда.
Лиховской выдохнул сквозь плотно сжатые зубы. Получился то ли рык, то ли стон. Зато вязкая, маслянистая дымка сна рассеялась. Он вытащил из портупеи два револьвера. Более тонких и изящных, не чета просским, которыми можно было бить просто рукоятью, голову проламывали только так. Эти же, лёгкие, были зарубежного производства. Они ещё и в Иртане не всем доступны, а поди ж ты, он раздобыл. Раздобыл, и зажав один в руке, а второй, пристроив на коленях, сел на пол, спиной к дверце. Так он поймёт, если кто-то без приглашения заглянет и окно видно.
С этими мыслями Митенька стал забываться. Зелье быстро теряло силу, чем чаще пьёшь, тем меньше помогает, но он упорно вглядывался в пролетающий пейзаж по ту сторону поезда. Снег пышный, лениво и сонно оседал на голых ветках берёз, кружевом облеплял зелёные сосны и убаюкивал…
– Сударь… – Стук раздался внутри головы разрывающей болью. Дмитрий дёрнулся, почти нажав на курок револьвера, но одумался. В дверь купе стучали. Настырно. Он провёл по груди ладонью, нащупывая крест под рубашкой. Успокоился. – Извольте отобедать… Вагон-ресторан скоро закроется…
– Да! – рявкнул Митя, поднимаясь с пола. Шея вот затекла. И левая рука. Но отобедать стоило. Или кликнуть, чтобы сюда принесли.
Накинув доломан, Дмитрий выглянул в коридор. За окнами до сих пор шёл снег. Лиховской прикрыл дверь и обернулся. В метрах пяти от него стояла та девушка с перрона. Стояла, заворожённая снегопадом, облокотившись спиной о стену, и смотрела. Волосы распущенные стекали по плечам, как шерстяная шаль, изредка в них мерцали нити тонких лент. Платье обтянуло, почти срамно, тонкую фигурку. Но ей было всё равно…
Потом, словно проснувшись, она выпрямилась и направилась к ресторану. Если раньше Дмитрий и думал над тем, чтобы вернуться в своё купе, то сейчас, как по путеводной нити, пошёл следом. Не нравились ему люди, а особенно дамы, в головы которых он не мог залезть. А тут как будто чистый лист… Уж не от него ли такая