В революционные вихри с дома снесло всю спесь и будто сорвало крышу, освобождая для пролития чаши последнего ангела: когда пьяная толпа возбужденных революцией горожан грабила склад аптекаря Штильмана, в котором обнаружился – о, чудо! – шустовский коньяк, лежавший аж с 14-го года, то сюда ворвалась солдатня из маршевых рот. Одну горничную, почти девочку, изнасиловали прямо на столе бильярдном: любил Владимир Ипполитович сие неспешное культурное развлечение! – вторую, которая была и кухаркой, и родственницей Жернакова, выволокли во двор, да там и кончили, чего уж церемонится. Дворника, по причине его крайнего пьянства и бессознательности, не тронули, только на всякий случай сломали два ребра сапогами и повязали на шею красный бант, вырезанный из портьеры: наш человек, из самых что ни на есть низов, хоть и холуй! Тот почти не проснулся, даже от боли; так и лежал, постанывая между храпом, а кровь пропитывала край красной материи, делая его черным, и вольготно текла вниз, по ступенькам и ступенечкам, только вниз, будто стремясь спрятаться, впитаться в землю – разыскивая ее и не находя, ибо все тут, даже двор выложили добротным кирпичом.
О чем я… Ах. Да, кровь и ступени. Нет, сейчас крови не было: ведь тут ютилось с десяток достаточно пафосных организации и пожилые женщины с тряпками в руках и лицами серыми, как тряпки, каждый вечер драили эти лестнички и коридоры. А лестнички переходили одна в другую, множились и пересекались, напоминая ленту Мебиуса; и сколько раз запутанные их кружевом посетители блажили в свои телефоны, потерявшись в каменных кишках: «Алё!!! Чо? Че-куда, говорю? Да я ни хрена не могу найти вас!». Галина сама с трудом поначалу запомнила этот путь к офису, мимо массажного салона, рекламного агентства, но не доходя до коллекторской конторы и сбоку от комнаты музыкального радио. Да, еще секс-шоп на первом, который обозначал правильное направление – а иначе можно было зайти в салон мобильной связи.
Галина, худощавая женщина лет двадцати семи, с короткими каштановыми волосами, ходила на работу. Соблюдая нехитрый дресс-код: кофточка, можно джинсы, никаких голых животов с пирсингом, каблуки обязательно. Вот они-то однажды и сыграли с ней злую шутку: поняв, что ремешки на пятке просто перепиливаю сухожилия, Галя их расстегнула, но потом огнем схватило и пальцы в носке и она поняла, что новые туфли от Monardy есть тайное орудие пытки, заброшенное в Россию наверняка либо ЦПРРУ, либо «Моссадом», либо и теми и другими вместе. Она с трудом дождалась окончания работы всего офиса, выговорив себе пару часов после, выслушала инструкцию офис-менеджера, как правильно ставить на сигнализацию и с наслаждением разулась. Ковролин офиса, слегка потертый, показался ей персидским ковром.
Сложности начались, когда она решила так и пойти домой – босиком, и не пользоваться метро, а прошагать пару остановок по теплому вечернему асфальту, слегка пыльному, щекочущему пятки тополиным пухом; ведь делала же так в юности бесшабашной, после танцев, почему бы и нет? Да и поздно уже, мало кто будет глазеть на нее, и в троллейбусе ноги не отдавят. Она кинула туфли в сумочку, заперла офис, и стала, придерживая телефон у уха – чтобы позвонить в УВО, спускаться по ступеням.
Ее голую ступню, худую, с небольшой шишкой от обуви, укололо. Она не поняла, что; потом второй раз… с трудом пробормотав нужные слова, она с досадой остановилась, осмотрела подошву. Нет. Даже не запачкалась. Ступени холодноватые – в этом доме всегда жил холод! Пошла дальше.
Но к концу пролета ей пришлось схватиться за массивные перила. Накатывала дурнота; странная – не зовущая рвоту, а так – размывающая сознание. Почудились шорохи. Стук сапог. Клацанье неведомых механизмов – оружейных. Что это с ней? И как завершающий аккорд, явно донеслись какие-то стоны, и даже почудился запах жженой бумаги…
Задыхаясь, женщина сбежала вниз: под голыми подошвами ступни горели. Никого ей не встретилось по пути, дверь закрывается внизу на кодовый замок, ни сторожей тут, ни охранников. Оказавшись во дворе, ногами на кирпичной глади, она облегчения не ощутила. Квадратный колодезь двора сдавливал ее, налипал на тело, как пропотевшая роба. Каким-то немым в фильмом в мозгу начали крутиться картинки: красноармейцы в острых шапках, будто с пиками, ведут босых и полуоборванных людей; господин в рваном цилиндре и с кровью на кружевной манишке; поп в разодранной рясе, с клочьями бороды… Они идут в арку двора, там мечутся какие-то босые и простоволосые женщины… Что это? И запах пота, дегтя, горелой бумаги, запах беды.
…Она вырвалась из этого двора, как из клетки. С трудом дошла домой, по пути ушибив палец о бордюр тротуара. Странно, но на следующий день это палец даже не посинел и исчезла ссадина, но она заболела. Температура лихорадила тело, голова раскалывалась. Позвонила шефу, молоденькому толстячку Юре Николаевичу; отпросила три дня без содержания. Дал.
А на третий день сам позвонил: переезжаем, Галя, мэрия выдавливает. Говорят, историческое наследие, надо освобождать. Музей тут будут делать. А мы в новый офис на Железнодорожной, двадцатый этаж – тепло, светло и мухи не кусают. Так что приходи туда.
– а…