Таня невольно ссутулилась, модели с плаката взирали на нее, будто с презрением и насмешкой. На их фоне Крапивина чувствовала себя бесполой самкой в муравейнике. Девочка хотела возмутиться вслух, но сдержалась. Фитнес-центр остался позади. Если повезет, на обратном пути она уже забудет о нем и не заметит.
Но не дали Тане успокоиться, как впереди показался парфюмерный магазин уже со своей рекламой: юная девушка, одетая как принцесса бала, самозабвенно прижимала к губам яблоко. В наивном взгляде играл намек. Таня вздрогнула.
– Какая пошлятина! – не сдержалась она, поравнявшись с Широковым. – Вот от чего, по мнению производителя, девушки должны получать удовольствие?!
– Не сердись, – мягко, с полным сознанием, о чем речь, отвечал Владимир, будто давно следил за настроением девочки. – На каждый роток не накинешь платок. Ты не обязана походить на них.
Таня притихла, но только потому, что не хотела заводить об этом разговор на публике.
«Да, не обязана, – парировала она про себя, в душе у нее клокотало. – Но придется, ведь так? Ты либо замарашка, либо красотка с яблоком в зубах, словно поданный к столу поросенок. Последним достаются лучшие куски», – когда Таня злилась, ей в голову лезли каламбуры.
Еще десять минут пытки и – Измайловский парк. По бокам замелькали деревья, словно зеленый экран, на котором можно рисовать, творить, что хочешь. И воображение Крапивиной вытворяло разное. Образы с недавних рекламных плакатов преследовали девочку по пятам. Они прятались среди кустов и в кронах деревьев, словно нимфы и сатиры. Они были вопиюще распущенными. И притом самым подлым образом. Они были униженно распущенными. Их полу-животное состояние доставляло им главнейшее удовольствие.
Поведение этих существ особо пугало потому, что оно не было продиктовано необходимостью. Таня много прочла слезливых историй о девушках, вынужденных торговать собой из-за крайней нужды. Но эти опускались до такого состояния просто ради внимания, популярности.
Таня резко затормозила, чуть не наехав на зазевавшегося голубя.
– Будь аккуратней! – бросил ей Широков. Кажется, это относилось не только к птице. Он ее понимает, но молчит. Почему Владимир, как то положено судом, не утешит ее, не переубедит, указав на светлые стороны сегодняшнего дня. Но, напротив, он нем, у него нет ничего, кроме: не сердись! осторожней! не думай об этом!
– Ты же мой опекун! – внезапно выпалила девочка, чуть не врезавшись в переднее колесо Владимира от избытка чувств.
– Да, но тебе уже есть четырнадцать. А значит, ты теперь не под опекой, а на попечительстве, – урезонил Широков.
– О, то есть ты теперь мой попечитель? – сощурилась девочка. Она давала себе зарок не ссориться с ним, но сейчас была словно