Амелия не думала о нем как о ком-то взрослом, как о своем дядюшке.
Но и о Короле, живущем в прекрасном Дворце-на-Острове, она не думала, как о дедушке. Он был чужаком.
Холодным, недоступным, прекрасным чужаком, окруженным золотом, мрамором и бархатом. Впрочем, отец Амелии был точно так же далек от нее. Она не знала, правильно это или нет, да и не нужно было это знать: у Амелии была мать, у Амелии была Кармиль, у Амелии была добрая нянюшка, сказки и лес, окружавший их дом.
Красивый, глубокий, полный тайн лес. Парк вокруг Дворца был, конечно, тоже красив, но с лесом сравниться не мог. Амелия была рада уехать из города.
А потом однажды принца Фредерика не стало – нелепая, ужасная случайность, как говорили придворные дамы, прикрывая притворное изумление и жалость веерами. Охота, единственная страсть кронпринца, куда там власти или жене, забрала его жизнь так же, как он забирал жизнь оленей и лисиц, волков и фазанов.
И герб с золотым силуэтом оленя стал ничьим, потому что леди Катарина носила под сердцем дитя – последний подарок мужа и свою последнюю надежду стать если не женой, то матерью короля.
Но вместо Фредерика Младшего родилась принцесса Фредерика – и золотой силуэт оленя исчез с карет и дверей, сменившись тремя серыми псами – семья д'Альвело не отбирала у вдовы своего сына все, что та получила вместе с фамилией, но оставляла это взамен за верность и преданность. Амелия помнила черное платье матери, и суету, и странные разговоры, которые она слышала. Они покинули поместье в Арморике, которое было их домом, пока принц Фредерик был жив, и переехали в Арли – на одну холодную неделю в самом начале зимы.
Леди Катарина кривила губы и злилась, и Амелия, почувствовав себя слишком взрослой рядом с горем матери, брала за руку Кармиль и шла с ней в детскую, занимала ее ерундой вроде кукольных чаепитий или чтения сказок, смотрела с ней в окно – на осенний парк, притихший и застывший от первых заморозков.
А потом, через несколько дней этой странной жизни, они уехали, сменив дом и страну.
Наверное, думала Амелия потом, через много лет, когда начала понимать куда больше вещей, которые взрослые не говорят вслух, но держат под языком, леди Катарина сменила бы и герб, убрала бы трех гончих, вернула бы себе куниц, бегущих по зеленому полю. Но это навлекло бы на всех них – на всех четверых женщин, прячущихся в глубине ангрийских лесов, в родовом поместье Эривэ, – гнев Короля, обиженного пренебрежением и отказом от дарованной им чести.
Правда, все платья Амелии с тех пор стали черными, а потом – серыми, от цвета графита – до оттенка бледных весенних туч, потому что леди Катарина пряталась в траур, запрещая себе и дочерям выезжать в свет. Никто не упрекал ее – первые два года, а потом, конечно, стали говорить всякое.
Амелия, к счастью, почти ничего не слышала, и за все эти годы привыкла к серому, считая его чем-то вроде символа – как три серых пса на ее гербе были символом верности и преданности Королю.
Просто у ее матери был свой