БОДИ-БОГ (недоверчиво). Во сне? Все отправления?
ЛЮЦИФЕР. Да, Отче, это так. Чем дольше на печи лежал герой, тем больше отправлений копилось вокруг него. Герою это, однако, не было помехой. У рутинопов любой герой исторический – как бабий пуп. Его, простите, трут, а он всё тут. Но каком Аврории из дома на Болоте толкует обвиняемый, я, Авва, прошу простить, не догоняю. В деле у нас действительно таких лиц нет.
БОДИ-БОГ. Однако, вы оба остроумцы… (Иаков улыбается открытой улыбкой, Люцифер недовольно хмыкает, Исида вздыхает.)
ЛЮЦИФЕР. Что-что, а остроумие у рутинян в почёте.
БОДИ-БОГ (внимательно, как бы впервые, разглядывая Иакова). Ну, хорошо. Давайте дальше. Что знаете по эпизоду о кастрации Звездарина. Слушаем ваш неожиданный пассаж.
Явление 5
ИАКОВ (бодро). Утаивать фактуру от Суда нет оснований, здесь все мужчины, а женщины (Иаков смотрит на Исиду) при должностях… (вздохнув, былинным зачином). А было это в Беловежье, на казённой даче…
БОДИ-БОГ. Давайте в темпе.
ИАКОВ (собирая морщины на лбу). Так, значит, о Звездарине. Откуда объявился он, никто доподлинно не знает. Участник первой мировой ещё, имел Георгия. Отца и матери не помнил. Братьёв, сестёр не наблюдалось у него. А вот дочурок ажно 15 было душ. Он их нажил по службе. Ой, жу-у-ук! Шоб я так жил. Сплошь в молодых годах – бои, походы, рукопашные, всё через день да на ремень. С бабьём орудовал, сапог не сняв, винтовки не поставив в угол. С кем только не баловал! Хохлушка Галю в Киеве ему давала, в Тбилиси привечала грузиночка Манана, армяночка Ярусь писала слезницы из Еревана, Вусалу-персиянку оприходовал в Баку, а в Минске имела место Зинка. Одно время в Прибалтике стоял постоем, и с моря объявился не пустой, сразу с тремя младенцами зарёванными. И все его дарили почему-то дочерьми. А кроме дочерей были у деда приёмыши: отрепье, недобитки, шваль, выползки из кочевых кибиток: бандеровцы, махновцы, дашнаки, блин, мусаватисты…
БОДИ-БОГ. Жены нормальной не было у деда?
ИАКОВ. Пока Аврор отчитывался в ВЧК, НКВД и КГБ за все свои дела отважные, законная супруга (звали её Русей), которую таскали по кабинетам и камерам за ним, со страху померла. Аврор переживал. Но не утушился. То воевать ему «за Родину, за Сталина» давай, то Днепр прудить, то Волгу с Доном увязать, то в Магадане узкоколейку в коммунизм тянуть. Были у деда и подруги, как не быть! Иные померли в боях, кобылы фронтовые, другие отцвели, поизносились. О барахле накопленном, что характерно, старче не помышлял, хотя за него, не будь он прост и собери бумажки, пошла бы сеньорита юная любая, не говоря о дряхлой леди, которой до смертинки две пердинки. На старости геройских лет Аврор имел утеху.