Вот, например, почему все, что было потом, и как вы понимаете – было впервые: любовь, нежность, грусть – по сравнению со страхом казались блеклыми, невыразительными? Почему? Может быть, потому что страх – базовая функция, камертон, а любовь и все остальное – производные, вторичны? В той или иной степени – суррогаты, репликации, реминисценции?.. Реминисценции…
Сплю я беспробудно, тяжело, барахтаюсь в каких-то рваных, незапоминающихся видениях, – зыбкая дорога в медленном, вязком мареве, мучительное, отрешенно-томительное ожидание конца. И снова смерть обманывает, и следует пробуждение, тяжкое, одеревенелое, рыхлое изможденное сознание; трогается в путь колымага-жизнь. Я раскрываю глаза, смотрю, как наливается тусклым светом окно, пытаюсь связать обрывки хоть какой-нибудь логической цепью. Что было вчера, чего ждать сегодня? Зачем, для чего наступает этот день? Я не нахожу ответа. Он тонет, теряется в густом месиве разнородного, сумбура, – далеким, сторонним наблюдателем смотрю на эту бесформенную массу, смотрю до тех пор, пока не обрывает, не поднимает тревога; я вскакиваю, шарю в поисках заветной бутылки. Нет, я еще не вполне алкоголик, еще могу бороться с приступами похмелья, но уже знаю: вот-вот, с минуты на минуту тревога сменится отчаянием, отчаяние бросит в реальность. И хлынут, пойдут петь-плясать боль и горечь, неуверенность и сомнения, лопнет тщедушная конструкция, оранжерейно-картонные мужество и вера, все, что я выстраивал последние несколько недель. Мысли путаются, руки трясутся – я действительно подавлен, напуган – катастрофа, кошмар – несколько минут трезвости! – но вот пальцы нащупывают искомую емкость, судорога нетерпения, несколько торопливых глотков – и вот я уже вновь в строю, плыву в океане презрения и бесстрашия. Пошло все к черту! Все эти поиски, смыслы, смыслы поисков, поиски смыслов… Зачем? Вот сейчас, сейчас спасительная влага начнет действовать, и пропадут, исчезнут все сомнения, муторные, тревожные, уйдут раздумья и недосказанность. Ухнет камнем с души тяжесть, все отодвинется, отступит в безопасную даль, оставив меня наедине с моими мечтами, с моей Юлей…
Впрочем, это всего лишь один вариант развития событий. Иногда опьянение оборачивается периодами депрессии, тяжкой, слепой, и тогда надежды меркнут, отодвигаются, ползут гадюками мысли, медленные, черные. Господи, до чего же я жалок сейчас в своей нелепой квартирке, посреди горя, запустения, – сквозь тоскливый, уродливый каркас все еще пробивается аляповато-трогательный фантом любовного гнездышка, когда-то прелестного и умилительного, вызывающего сейчас отчаяние, невнятную, глухую угнетенность. Зачем мне это все? Все эти рюшки, гардины, барахло. Кисти неизвестного художника наш с Юлей портрет в какой-то безумно модной, украшенной морскими раковинами раме. Зачем? Зачем вообще была она, Юля? Была ли она вообще? Я стал забывать ее голос, лицо – неужели она была такой? Рассматриваю