2
В пятнадцать я часто задумывалась о смерти. Мне еще не доводилось никого хоронить, даже прабабушка с прадедом, прошедшим всю войну от сорок первого до Берлина, были живы – в моей семье рано заводили детей.
Со смертью я познакомилась в десять лет: в девяносто девятом кавказские террористы взрывали дома в Москве, Буйнакске и Волгодонске. Соседка Настя с четвертого этажа, чей папа был майором и получил от государства квартиру, как-то обмолвилась, что наш дом взорвали бы обязательно, потому что в нем живет много его сослуживцев, а исламисты ненавидят военных.
Слова Насти разрушили во мне очень важное: разбилась моя уверенность в собственном бессмертии. Погибнуть можно в любой момент, вот так просто, особенно когда спишь: какой-нибудь бородатый незнакомец – обязательно бородатый, как страшный Шамиль Басаев, – подложит бомбу в подъезд или грузовик под окнами первого этажа, и тогда никто уже не проснется.
Сон покинул меня на три ночи.
Остатками сознания я хваталась за реальность, не позволяя себе заснуть, ведь пока я не сплю, дом не взлетит на воздух. Я воздвигла вокруг него, вокруг приятных и не очень соседей невидимый защитный купол, который не пробить ни одной ударной волне, и на третью ночь мне открылась способность видеть его тонкие стенки, похожие на бензиновые бока мыльного пузыря.
По синему потолку ползли угловатые тени, и, хотя Москва с Волгодонском были чудовищно далеки, мне казалось, что смерть накрыла весь мир черным и душным саваном, и протяни я руку, то могу дотронуться до их горя, и их горе стало мне очень понятным. Смерть была всюду: в ползучих тенях, в стенах дома, в герани на подоконнике, в моих родителях и во мне.
Так мы встретились.
В детстве все мы живем в райской утробе, обитой со всех сторон мягким войлоком, который успешно гасит удары. И вот меня вытолкнули из безопасного знакомого мира в пропасть, где обитает ужас, и теперь он пустил во мне корень. Иное я перестала видеть, перестала воспринимать прекрасное. В каждой травинке видела тлен, в новых зданиях – будущие руины, в людях видела зверя, в мире видела апокалипсис. Ноги мои ступали по воздуху, а пропасть растянулась внутри на многие километры, и я научилась чувствовать ее в других.
Глубина этой пропасти зависела от крепости душевной породы. Внешний мир был сверлом, разрушавшим почву; есть люди с породой прочной, укрепленной любовью близких и благополучным детством – тем сверло не причиняет большого вреда. У кого-то порода сыпучая, пористая – такая рушится быстро. Более всех не везет обладателю плодородных податливых