Солнце лениво дожаривало мой лишенный автомобиля затылок, туфли на тонкой кожаной подошве болезненно натыкались на очень острые камушки, вялый потный ветерок швырял в лицо тучи мелкодисперсной пыли. А вот и он: мой парадный подъезд.
Вау! А это же мой красавчик «Майбах», тускло мерцая совершенными линиями бедер и соблазнительно вместительным задом, расслабленно греется на солнышке возле самых дверей. Кто оседлал ныне твою могучую… м-да. Кто ныне твердой рукой правит твоим рулем, направляя стремительный бег мощного двигателя к различным благам цивилизации, от прохладного офиса до затемненного ресторана? Кто наслаждается ныне…
В этот момент водительская дверка «Майбаха» распахнулась и на голубой асфальт ступила изящная мужская туфля. Почти такая же изящная, как и моя. Следом показалась голова, которая обернулась в мою сторону и голосом милого Эдика весело прокричала:
– Ну, что, Серый? Соскучился по дому? Айда к тебе кофе пить. Поиграли в разведчиков, и будет.
Пальцы Эдика с силой хирургического зажима прищемили мое плечо, и он повлек меня за собой в мой собственный (ах, простите!) дом.
Как только двери в подъезд захлопнулись, меня окружила спасительная прохлада. Новенький лифт, оборудованный на средства уставших от совка жильцов, подмигнул мне хромированными кнопками, и мы двинулись вверх медленно и неуклонно, как сонная пуля.
– Не напрягайся, Серега. Я тебя опять простил.
– Да я не злопамятный… А что, я тебя опять обидел?
Эдичка хмыкнул, и я снова подивился средиземноморской белизне его зубов и смуглости гладких, как маслина, щек.
– Ты дал мне в нос, помнишь? Там, в этой загаженной квартире.
Я с наслаждением оглядел его безукоризненную фигуру и втянул в себя его запах. Эдичка пах чем-то до боли родным, знакомым, правильным. Я почему-то вспомнил, как матушка пару раз в год водила меня куда-то на медосмотр. В этой закрытой, по всей видимости какой-то ведомственной, поликлинике пахло чем-то похожим: озоном, влажными тропическими растениями и чистотой с неуловимым оттенком неорганической химии. А на первом этаже к этим запахам добавлялся еще тонкий аромат коньяка и кофе из бара для посетителей или персонала. Эдик смотрел мне в лицо, и его выразительные глаза излучали какую-то странную смесь чувств. Мне даже показалось, что он по мне соскучился. На мгновение мне стало привычно хорошо.
Эдик открыл двери моей связкой ключей и небрежно швырнул ее на комод – туда, куда я сам ее обычно швырял. В этом жесте, в том, что он не засунул ее себе в карман, было что-то приглашающее и даже что-то обнадеживающее – как будто из кармана судьбы выглянул краешек уже подписанной индульгенции.
– Располагайся! – хором произнесли мы с ним, глядя друг на друга и одинаково обводя хоромы рукой. Потом так же одинаково рассмеялись. Все-таки пара-тройка десятилетий беспрерывного общения накладывает