Серая ночь
Стало смеркаться.
Над тайгой, над сумрачными скалами, над речкой с плещущим названием Вёлс взошёл узенький лисий месяц.
К сумеркам поспела уха. Разыскавши в рюкзаках ложки, мы устроились вокруг ведра, выловили куски хариуса и отложили в отдельный котелок, чтоб хариус остывал, пока будем есть уху.
– Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами!
Длинной можжевёловой ложкой я пошарил в глубине вед-ра – рука по локоть ушла в пар. Выловил со дна картошки и рыбьих потрохов – печёнки, икры, – потом зачерпнул прозрачной юшки с зелёной пеной.
– Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами! – повторил Лёша, запуская свою ложку в ведро.
– Садитесь с нами, садитесь с нами, Козьма да Демьян! – подтвердили мы.
Но в наших городских голосах не было уверенности, что сядут за уху Козьма да Демьян, а Лёша сказал так, будто они его слышат.
Костёр мы разложили на низком берегу Вёлса. Наш берег весь завален грязными льдинами. Они остались от половодья – не успели потаять. Вот льдина, похожая на огромное ухо, а вот – на гриб груздь.
– Кто же это такие – Козьма да Демьян? – спросил Пётр Иваныч, который в первый раз попал в уральскую тайгу.
Уху Пётр Иваныч ест осторожно и почтительно. Голова его окутана паром, в очках горят маленькие костры.
– Это меня старые рыбаки научили, – ответил Лёша. – Будто есть такие Козьма да Демьян. Они помогают хариуса поймать. Козьму да Демьяна на уху звать надо, чтоб не обиделись.
По часам уже полночь, а небо не потемнело, осталось ясным, сумеречным, и месяц добавил в него холода и света.
– Это, наверно, белая ночь, – задумчиво сказал Пётр Иваныч.
– Белые ночи начнутся позже, – ответил Лёша. – Они должны быть светлее. Для этой ночи названья нет.
– Может быть, серебряная?
– Какая там серебряная! Серая ночь.
Подстелив на землю лапника, мы разложили спальные мешки, прилегли. Я уткнулся головой в подножие ёлки. Нижние ветки её засохли, на них вырос лишай и свисает к костру, как пакля, как мочало, как белая борода.
Неподалёку, за спиной у меня, что-то зашуршало.
– Серая ночь, – задумчиво повторил Пётр Иваныч.
– Серая она, белая или серебристая, всё равно спать пора.
Что-то снова зашуршало за спиной.
Уха так разморила, что лень повернуться, посмотреть, что это шумит. Я вижу месяц, который висит над тайгой, – молодой, тоненький, пронзительный.
– Бурундук! – вдруг сказал Лёша.
Я оглянулся и сразу увидел, что из-за ёлки на нас смотрят два внимательных ночных глаза.
Бурундук высунул только голову, и глаза его казались очень тёмными и крупными, как ягода гонобобель.[1]
Посмотрев на нас немного, он спрятался. Видно, на него напал ужас: кто это такие сидят у костра?!
Но вот снова высунулась глазастая головка. Легонько свистнув, зверёк выскочил из-за