Родион был горд собой, и гордость эта вычерчивалась не только в его исключительно прямой осанке, но и во взгляде, с которым он ликовал за личным пиршеством. Он видел себя властелином тел, способным смотреть на всех свысока, ведь знал каждого насквозь и мог различать по аромату. Легкое Гринева было до идеала сладким, а послевкусие отдавало букетом свежесобранных полевых растений. Такими пикантными останками он не наслаждался много месяцев. Органы стариков напрочь отравлены лекарствами и носят в себе горьковатый вкус. Больные раком обычно кислы и рассыпчаты, а инфарктники настолько приторно-сладкие, что после них приходится отпиваться содовым раствором. Алкаши и наркоманы опасны, но съедобны. Их органы приходится вымачивать некоторое время в уксусе. Чьи останки хороши, так это детские – они мягкие, отдают травяной кислинкой, и после них на душе блаженная легкость, словно выпил стакан парного молока.
Как только с удовольствием был проглочен последний кусок легкого Гринева, Родион взглянул на Костика. Кот съел все, слизав с пола густые капли, после которых на ламинате остался едва зримый налет сиреневого цвета.
Погладив себя по животу, Родион встал из-за стола и прошел в спальню. Там, среди стен, оклеенных в обои багрового цвета, находилась мебель производства страны, которой не существовало уже много лет. Мужчина подошел к высокому шкафу, распахнул его и посмотрел вниз, на сундук, прикрытый множеством женских платьев бирюзового цвета. Убрав одежду, он вытянул сундук из шкафа, поставил перед собой и с двумя щелчками по сторонам открыл замки. Он откинул громоздкую крышку и заглянул внутрь. Его взору предстала гора черно-белых фотографий. Родион вытащил несколько штук и с умилением на пухлощеком лице принялся рассматривать их. На обратной стороне каждого снимка было написано одно слово – «Мама».
***
Наутро, когда звон будильника разорвал густой сон Родиона, и он разомкнул веки, все вокруг было будто застлано сиреневой мутью, блистающие крупинки которой ранили уязвимое сознание до легкой дрожи. Он протер глаза руками, и снова наступила утренняя тьма. Мужчина не сразу понял, что произошло, он испытал тянущую боль в урчащем желудке, но вскоре она прекратилась, оставив ноту беспокойства.
Родион оделся и, взяв трость, похромал в ванную. Его не покидала странная мысль, что внутри него что-то ползает, живет и шепчет на неизвестном ему диалекте, похожем на сверчковый стрекот, но он его будто бы понимал. Рассудком играло необычное чувство, сравнимое с беспокойством во время катания на карусели. Сердце прыгало, лишая воздуха, а глаза лучились, пробуждая на лице улыбку свободы или того, что можно было бы назвать исполнением заветного желания. Нет, Родион не был преисполнен счастьем. Скорее, им овладевали фантомные мысли, рожденные в оскуделом от некоего паразита разуме.
Мужчина подступил