– Нина, курочка моя, ты же знаешь, что картины – это дело всей моей жизни. Призвание, дарованное мне свыше! А сегодня тот самый день, когда мои труды и твое терпение будут вознаграждены. Меня пригласили в галерею на выставку! – Иннокентий Федорович приосанился и горделиво вздёрнул подбородок. – Семёныч мне пообещал, что картину мою возьмут и народу представят. И меня наконец-то накроет волна давно заслуженного успеха, курочка ты моя! А крем я тебе хотел подарить, чтобы ты не сгорела.
– Дурак ты, Кеша.
Иннокентий проводил взглядом раздраженную жену, выключил радио и принялся упаковывать картину, над которой работал несколько последних месяцев. На полотне были изображены несколько волков, по-хозяйски гуляющих по улицам города, в то время когда люди, совершенно голые, сидели на деревьях, готовясь к первому полету.
На вопросы тех, кому посчастливилось лицезреть пока ещё никем не признанный шедевр живописи, Иннокентий отвечал, что так он видит мир. Будто звери достигли настолько высокого уровня развития, что вполне способны стать единственными хозяевами земли, а люди настолько свободны, что могут улететь. А вот куда именно улететь, старый художник так и не решил: одним он говорил о полётах на другие планеты, добавляя многозначительное «Век технологий, так сказать!», а другим – о воссоединении с Творцом, намекая, что нагота у людей с картины явно неспроста.
Сегодня, как и, впрочем, каждый день, Иннокентий провел утро, наслаждаясь чудесами, творящимися во дворе его дома. Он наблюдал, как рабочие копались в яме, ремонтируя трубы, которые лопались чуть ли не каждую неделю. Проследил за дворовыми кошками, бегающими за воронами, сделав забавное наблюдение – оказывается, что иногда стая ворон вполне может гонять обнаглевших преследователей. Кинул найденную палку собаке, живущей в старой будке вот уже несколько лет. Побеседовал с дамами уважительного возраста, воркующими у подъезда каждое утро. Затем прогулялся до цветочного киоска, где купил гвоздики любимой старушке, а на обратном пути заглянул в магазинчик и взял чекушку водки, но уже себе, чтобы успокоить нервишки перед предстоящей выставкой.
– Уже надрался, скотина! – ругалась жена, встречая мужа в дверях квартиры. – Обещал же, что больше не будешь пить! А как же выставка твоя? А?
– Нина, птенчик мой, ну ты же знаешь, я чуть-чуть… Для храбрости пригубил, – почесал затылок старик. – А на выставку я обязательно пойду! Уже все приготовил… Вот и цветы тебе купил.
Иннокентий всегда говорил жене, что выпивает «для храбрости» или «для вдохновения». Конечно же причина была совсем иной. Возможно, он просто любил выпить, а возможно, страдал из-за жизни, которая с годами превратилась в надоедливый сериал с повторяющимся день ото дня сюжетом. А может и то и другое. Иногда художник ловил себя на мысли, что ему не хватает той самой искры, которая бы могла вновь зажечь пламя давно угасшего юношеского азарта, освещавшего путь в молодости и помогавшего двигаться вперед, преодолевая любые жизненные невзгоды. Сегодня же, как и последние пятнадцать лет, только алкоголь, как верный товарищ, отвлекал Иннокентия от мыслей о никчемном существовании на этой планете.
– Ну ладно, садись обедать. Хоть перегар перебьёшь, прежде чем поедешь, – смягчилась старушка, взяв цветы. – И чтобы в этот раз вернулся с хорошими новостями, а то не пущу! Будешь с Семенычем своим любимым жить.
– Конечно, синичка моя ненаглядная, все только для тебя, – с натянутой улыбкой отвечал старый художник.
– Иди уже руки мыть, дурень мой.
После обеда Иннокентий прилег ненадолго вздремнуть, но так толком и не уснул, лишь ворочался с боку на бок, то и дело поглядывая на часы. Ближе к пяти вечера он стоял около подъезда, укладывая на тележку картину, завернутую в плотную ткань и перевязанную шпагатом.
Во время поездки он думал о том, что сегодня самый лучший и самый важный день в его жизни, ну, конечно, после встречи с женой и тем днем, когда он осознал своё призвание. Он мечтал о том, как выйдет из галереи победителем, держа в руках купюры, вырученные с продажи своего лучшего творения…
«Ох, заживем мы с ласточкой моей! Ох, да пир закатим на весь двор, да в санаторий, наконец-то, поедем, косточки погреем. И кистей новых прикуплю, да краски…»
Иннокентий никогда не соглашался продавать картины за маленькие суммы. Если ему не удавалось набить цену, то он их просто дарил. Ему всегда казалось, что подаренное полотно будет цениться дороже, чем купленное за копейки.
Когда-то, в далёкой молодости, Иннокентий обещал себе, что обязательно разбогатеет благодаря творческому таланту. Годы шли, но он не терял надежды, веря, что в один прекрасный день его труды будут оценены по-настоящему. И этот счастливый день наконец-то наступил!
Подходя к галерее, старый художник махнул еще один стакан крепкого портвейна, купленный неподалеку в ларьке. Немного охмелев, он проверил хорошо