После бесконечно долгих часов муки, как я теперь понимаю, на самом деле длившейся не более получаса, я начал кричать, визжать, реветь и выть в настоящем предсмертном безумии. Главное страдание причиняла боль в сердце. Это была острая, резкая боль, как при плеврите, только она разрывала самое сердце.
Умереть не тяжело, но умирать так медленно и страшно, – это может довести до безумия. Подобно дикому зверю в капкане, я приходил в исступление от страха, и визжал, и ревел, пока не убедился, что подобное вокальное упражнение только усиливает боль в сердце и одновременно лишает меня остатков воздуха, еще находившегося в легких.
Я сдался и лежал спокойно долгое время, как будто бы вечность, хотя я уверен теперь, что прошло не больше четверти часа. Я был в полуобмороке и чувствовал головокружение, а мое сердце стучало так, что, казалось, оно сейчас разорвет стягивавший меня брезент. Снова я потерял власть над собой и стал звать на помощь.
Среди этих мучений я услышал голос из ближайшего карцера.
– Заткнись, – кричал кто-то, хотя я слышал лишь слабый шепот, – заткнись, ты мне надоел.
– Я умираю, – заорал я.
– Заткни глотку и забудь об этом, – был ответ.
– Но я и правда умираю, – настаивал я.
– Так в чем беда? – донесся голос. – Ты прекрасно умрешь и без крика. С Богом помирай, но нечего подымать такой шум. Ты прервал мой сладкий сон.
Меня так рассердило это бесчувственное равнодушие, что я снова овладел собой и разве что не мог заглушить тихих стонов. Это тянулось бесконечно – возможно, десять минут; затем какое-то оцепенение овладело моим телом. Точно иголки и булавки кололи меня, и пока я чувствовал это, я еще держал себя в руках. Но когда прекращалось ощущение многочисленных уколов и оставалось только оцепенение, мною снова овладевал страх.
– Как бы мне заснуть хоть на минутку, – жаловался мой сосед. – Я не счастливей тебя. Моя рубашка так же стянута, как и твоя. Я хочу заснуть и забыть о ней.
– Как долго ты здесь находишься? – спросил я, думая, что ему еще предстоят столетия мук, которые я претерпеваю.
– Третий день, – ответил он.
– Я спрашивал, сколько времени ты уже в рубашке, – уточнил я.
– Третий день, дружище.
– Боже мой! – воскликнул я.
– Да, дружище, пятьдесят часов в этом положении, и ты не слышал, чтобы я орал. Они топтались ногами по моей спине. Поверь мне, я здорово стянут. Не тебе одному плохо приходится. Да ты здесь и часа еще не провел.
– Я здесь гораздо больше времени, – запротестовал я.
– Дружище, тебе, может, так кажется, но ты не прав. Я могу точно сказать, что ты здесь