Понаблюдав с минуту через открытую дверь, как сгущаются сумерки, Хью поднялся со своего места:
– Я, пожалуй, поеду, и так отнял у вас много времени.
Юдо тоже встал с решительным видом, как будто готовый немедленно начать действовать.
– Вы поступили совершенно правильно, шериф, обратившись прежде всего ко мне. Будьте уверены, я сразу же опрошу своих людей. У меня странное чувство, что это поле все еще принадлежит мне. Ведь если земля переходит к другому владельцу или даже церкви, в ней все равно остаются наши корни. Я старался не проезжать мимо, чтобы не было искушения осуждать новых владельцев за то, что они не обрабатывают эту землю и она не приносит пользы. Я был искренне рад, услышав об обмене участками: знал, что наше аббатство найдет Земле Горшечника лучшее применение. По правде говоря, я не понял, почему мой отец решил подарить ее Хомондской обители, ведь ясно было заранее, что из-за дальности расстояния эту землю сложно будет использовать.
Юдо вышел проводить гостя, но, уже переступив порог дома, вдруг обернулся и задумчиво посмотрел на открытую дверь:
– Не задержитесь ли на минутку, шериф, чтобы сказать несколько слов моей матушке, пока вы не уехали? Она в последнее время совсем не выходит, а гости у нас бывают редко. Матушка не появлялась на людях со дня похорон моего отца. Ей будет приятно, если вы заглянете к ней.
– Конечно, я готов, – ответил Хью.
– Но прошу вас – ни слова о мертвой. Это расстроит матушку, ведь Земля Горшечника еще недавно принадлежала нам, а Руалд был нашим арендатором. Одному Богу известно, сколько бед выпало на ее долю, поэтому мы стараемся скрывать от нее дурные новости, особенно если беда случается вблизи нашего дома.
– Ни словом не обмолвлюсь, – пообещал Хью. – Как она себя чувствует? Ей не становится лучше?
Юдо Блаунт покачал головой:
– Никаких перемен к лучшему – она просто тает на глазах. Но ни на что не жалуется. Вы сами убедитесь. Пойдемте к ней.
Произнося эти слова, молодой человек понизил голос. Они уже пересекли холл и подошли к покоям больной. Юдо приподнял драпировку перед дверью, но замешкался. Он как будто не решался входить к матери. Ему, энергичному и здоровому, было неловко в присутствии больной – ведь он ничем не мог ей помочь. Наконец, пропустив вперед гостя, Юдо вошел в комнату и заговорил с сидевшей в кресле женщиной каким-то преувеличенно ласковым голосом, в котором ощущалось напряжение, как будто обращаться к ней его заставляло лишь чувство долга.
– Матушка, – сказал он, отводя глаза, – здесь Хью Берингар. Он приехал навестить нас.
Небольшую комнату, где находилась больная, согревала стоявшая на каменной плите маленькая жаровня, наполненная древесным углем. Вокруг царила атмосфера тишины и покоя. Освещал