– Козырь ты, парень. Ей-богу! Сейчас мне издохнуть. Золотой!
Глядит Федюк, не напился ли уж дядя Софрон. Нет. Не пьян. Сел мужик, как должно, около парня и заговорил:
– Топор-от припас, Федюша?
– А то нет. Вот он…
– Молодца, парень. Гляди, как мы все объегорим. Чрез часок назад будем… Ну-тка трусцой…
Мальчуган нахлестал лошаденку. Она задрала хвост и пошла скоком тихо, без шума прыгая по гладкой морозной дороге. Только и слыхать, как хомут шлепает по Сивке да оглобли поскрипывают, свежим лыком прикрученные к полозьям.
– Вот до того буерака, Федюша, и сейчас вправо, – показал Софрон на лесок, что темнеет за белым полем.
– Я чай, занесло тамо-тка? Езды нет.
– Где? Как нынче зима. Только все трещит анафема мороз. А снегу и не видал. Беда это, Федюша, морозы эфти.
– Да. Хлебушка не прикрыт снежком, вестимо. Аким сказывает вот, что…
– Озимый-то?.. Верно… А я не про то. А вот нарежешься в эфтоть мороз, да на улицу выйдешь… И жарко-то тебе, и студено. И пуще тебя хмель разбирает… Будто бес тебя наущать учнет… Ляг, мол, ляг. А ляжешь на улице, тоись бултыхнешься ненароком, – и аминь. Готово…
– Что?
– Замерз…
– Да… А зачем пьешь? Не пей…
– Не пей! Ах, парнишка… Эка забавник! – захохотал Софрон. – Сейчас издохнуть, забавник!
И Софрон залился дробным сиповатым смехом.
– О-ох… – вздохнул он наконец. – Насмешил ты, паря.
И вдруг тут же Софрон насупился, мотнул головой и будто даже и пригорюнился малость.
– Не пить… – заговорил он, помолчав. – Нечто можно человеку да не пить… Что я? Тварь!.. Свиное рыло. Темнота. А выпьешь, так тебя вот и носит, будто птица, летаешь под небеса. Ей-ей! Я вот как захмелел – во мне душенька моя со мной сейчас возговорит. Я ей сказываю всякое вот такое… И она ответствует. Ей-ей… Часто спрашивают, смеются люди. Вишь, мол, сам с собой рассуждает спьяну. Враки! Не сам с собой. А душенька возговорит. И уж как это тебе чудесно все сдается во хмелю. Все-то распрекраснее, и сам-от ты не мужик – музлан. Сам-от сейчас храбер! Никто не трожь. Убью!.. Да!.. – Софрон прибавил грубым басом: – Убью-у!!!
Федюк даже рассмеялся голосу Софрона.
– То-то вот, паря, – заговорил мужик опять своим голосом. – Ты этого уразуметь не можешь. Трезвый-то маешься, маешься… Всяк то тебя выругает негоже, да велит молчать, а то пихнет, а то и по рылу… А ты терпи. Ты что? Бобыль, пропойца. Хуже тебя нету… Ходи да завидки закидывай. У кого изба, у кого скотинка, у кого жена молодуха. Кто на жалованье, кто шинкарь при деньгах, кто купец при капитале, кто сам становой… А ты вот… Тьфу! Голь непокрытая. И всяк тебя хуже всякой свиньи почитает… Вот тут, паря, первое дело – в кабак.
– Зачем?
– А вот вишь. Пришел ты в кабак. Темнота ты, голь, свинья… Хуже свиньи! Званья тебе нет такого скверного… А нарезался, вышел – и что тебе сосед-мироед? Что у него, вишь, пара коней? Важность?! Аль купец какой, аль барин, что кричит: «Куда лезешь, раздавлю!» А