– Вот чудак-то! – дивились извозчики. – И давно так?
– Больше после войны, потому у него тут подряд чудесный был с неустойкой от казны, но совсем настоящего разговора он лишился с тех пор, как у него завод сгорел, а этому месяцев пять будет, – рассказывал словоохотливый кучер, покрывая рысака ковром.
– С перепугу у него, верно, словесность-то пропала?
– Какое с перепугу! Просто оттого, что он уж очень много денег за пожар получил.
– Пожар! Скажи на милость! Кому разорение, а кому богатство.
– Сильно с пожара в гору поднялся. Теперь никому его рукой не достать. Что ему? Орденов разных у него, как у генерала, архиереи в гости приезжают, мундир, весь шитый золотом, и только каски этой самой с пером нет. Вот он все в молчанку и играет. Дом у него словно дворец, везде купидоны да диваны с золотом. Целый день бродит по комнатам, в зеркала смотрится, то на одном диване полежит, то на другом, то на третьем, и все молча. Халат у него атласный на белом меху и с хвостиками, стакан, из которого чай пьет, золотой, кровать под балдахиной.
– И то есть ни с кем не разговаривает?
– Дома, почитай, что ни с кем. Только разве одно слово. Разрешение бывает только тогда, когда ему ругаться захочется. Тут уж словно что польется. Видал ты, как плотину прорывает? Так вот так. И какой голос зычный – что твоя труба!
– Как же он домашних или прислугу к себе зовет?
– Спервоначала звал звонками. Колокольчики по всей квартире у нас устроены. Да плохо понимали его и сбегались к нему все вдруг, так теперь завел инструменты. Ну, ими и зовет, кого ему нужно.
– Какие же инструменты? – допытывались извозчики.
– Всякие. Для камардина у него труба. Как понадобится камардин – сейчас в трубу. Для артельщика свисток – вот что городовые носят. Для жены гармония заведена. Для сына дудка. А ежели приказчик ему понадобится, то сейчас это возьмет и завертит у себя в кабинете орган. Гудит орган, ну, приказчик со всех ног и бежит к нему.
– Вот так купец!
– Уму помраченье. И мы спервоначалу диву дались, да уж теперь-то привыкли, – согласился кучер. – И каждая музыка у него на голоса. Ежели понадобится ему шампанского в кабинет – сейчас он камардину из трубы тонкий глас пускает, а ежели лошадь приказать кучеру закладать – толстый. Одеваться ему понадобится – переборы на трубе. Так уж камардин и знает. Для повара бубен у него есть. Как обед или ужин заказывать – сейчас повара в бубен зовет. И заказ без слов. Сунет ему в руки записку – и довольно. На гармонии-то он средственно играет, еще в старые годы на заводе привык, так жена кой-как его понимает по песням, а другие, так просто наказание! Чего-то хочет, а понять невозможно – ну и сердится. Жена все в будуаре сидит. Там у нее и отдельный самовар, и ваза серебряная со сластями поставлена. Как это время ко сну – сейчас он ей из кабинета на гармонии такую песню: «Ты поди, моя коровушка, домой». Ну, она сейчас плывет в спальню. К обеду кличет песней: «Братья, рюмки наливайте». Сын долго привыкнуть не мог, чтоб на дудку идти, так он у него