Еще с довоенных времен я помню, как в этом саду бойцы копали окопы, ставили пулеметы, выполняли какие-то команды. Шел 1940 год, и няня наставительно мне объясняла, что все должны уметь стрелять и прятаться. «И я?» – «Ну, ты, ты еще маленький. Еще успеешь напрятаться от етой жизни», – и она чему-то вздыхала.
Немного еще вниз, и вот на правой стороне появляется большой восьмиэтажный дом № 20. Он был построен на месте табачной фабрики Бостонжогло. За этим новым домом многие годы стояли два двухэтажных барака, бывших когда-то складами для сушки табака.
Потом их превратили в жилые бараки. В одном из них жил мой дворовый приятель Витька.
Витька был интересен тем, что был весь «синий», то есть покрыт татуировкой от шеи до пяток. Все мыслимые и немыслимые надписи: на ягодицах – мышь и кошка, на ногах надписи, которые мне очень нравились: «Они устали». Однажды в бане я поинтересовался, когда и зачем он все это наколол. «Да по глупости, – отвечал Витька, – когда был на малолетке»[3]. – «А за что сидел?» – «Да в детстве зарезал пацана в саду Баумана».
Не вся, значит, идиллическая картинка, которой мне представляется наше детство. Уже после войны мы, дети дворов, были в миллиметре от уголовного действа. А как иначе? Половина ребят в доме № 20 – сидела, другая половина – готовилась сесть. О, романтика тюрьмы. А те, кто уже вернулся: с наколками, с фиксами, в клешах, в малокозырках. Поневоле стон зависти у многих из нас раздавался: а вот мы еще не успели, еще не воровали, еще не сидели.
Но вернемся к месту моего детского проживания.
Дом на самом деле был хорош. Мы получили какую-то жилплощадь, и теперь папа каждое воскресенье собирал застолье. Уже во взрослом состоянии я написал:
Я рос в благополучном мире
Пайков, «кремлевок» и машин.
И очень часто на квартире
Шло взятье мировых вершин.
Друзья отца, а всем за тридцать,
Смеясь и шпорой грохоча,
То вспоминали что-то Ниццу,
То в Первой конной трубача.
То вдруг остервенело споря
Про НЭП и планы ГОЭЛРО,
Казалось, шашки в коридоре
Сейчас нам разобьют стекло.
Иль враз притихнув, все вдруг пели
Про степь или набег лихой,
Да так, что, кажется, летели
Они бесстрашно снова в бой.
Но вот со временем случилось,
К нам стали реже заходить,
И как-то все переменилось.
В квартире стало тише жить.
И в спальне, спрятавшись за штору,
Коль сновидения не шли,
Все слышал я по коридору
Отца тревожные шаги.
И