Он полностью изучил её ротовую полость, хоть и не был стоматологом; она полностью изучила его «достоинство», хоть и не была урологом. За эти две недели Андрей научился ТАК управлять пальцами вкупе с языком, что в точности знал, в каких местах и с какой скоростью стоны будут громче, а в каких – тише. Она ТАК научилась обращаться с его телом, что в точности знала, где хватка будет жёстче, а где – чуть полегче. Пальцы двигались по скользкой коже, подушечки пропитывались влагой, и, ощущая, как по губам стекает то, что бьёт фонтаном, Андрей чувствовал себя самым счастливым человеком на Земле, позабыв о человеческом, смешавшись со звериным. И чувство это рождалось не в груди, а из бьющей по ногам дрожи, длясь всего несколько секунд, после чего оставляло за собой лишь призрачный свет.
Один раз, после очередного сеанса, Клеопатра пошла в душ, оставив Андрея на кровати одного. Он лёжа закурил, радуясь тому, что родители его межножного храма и понятия не имеют, что на их кровати каждый день – за исключением воскресенья – происходит такое порево, о коем они не думали в свои лучшие годы. Конечно, Андрей не имел никакого желания встретиться с отцом, с чьей дочерью он обращался как со шлюхой, делая скидку на то, что она сама того хочет. Через несколько минут, докуривая сигарету, Андрей услышал, как его зовут. Открыв окно и выкинув бычок, пошёл в ванную абсолютно нагой, словно у себя дома, только в его доме не было этих золотистых украшений, не было огромной кровати, а лишь засаленный диван, вечно тихая мать, вечно тихий он сам, вечно злой отец, а здесь… здесь ОН был злым. Злым и грубым, вкушая чужие соки, чувствуя давление на лицо, заламывая руки и ощущая себя мужчиной. В этой квартире Андрей чувствовал себя свободно, свободнее, чем дома, ведь здесь не ему причиняли боль, а он причинял боль. И ей это нравилось.
Ей нравилась боль.
Андрей вошёл в ванную, стены которой были выложены белыми плитами, такую огромную и просторную, что в неё бы поместилась комната Андрея и их кухня вместе взятые. Холодный свет лёг на его лицо, украшенное одним синяком, подаренным отцом, и целовал плечи, пока Андрей приближался к душевой кабине, стоящей в углу ванной комнаты. Сквозь запотевшее стекло он видел коричневый силуэт, контуры которого размывались в пространстве, и слышал шум льющейся, горячей воды – такой горячей, что даже воздух вокруг пропитался жаром. На удивление, Андрей вновь почувствовал, что хочет её – хочет Клеопатру, – хотя прошло несколько минут после их крайнего сеанса. То, что уже успело стать мягким, снова затвердевало, а по расслабленному