Грохоча и храпя, мчатся кони. Кольцами завились пристяжные. У коренника круторебрый стан. Сухие, короткие ноги. Шея тонкой лентой изогнулась под высокой дугой. Небольшая, точеная голова с огненными навыкате глазами. Тройка хорошо съезжена. Ноги коней отбивают равномерный ритм. У Сеньки от быстрой езды захватывает дыхание. Холодный ветер колет и щиплет лицо. Сенька молодцевато тряхнул головой и, приоткрыв рот, набирает воздух. Еще секунда – и лихой ямской присвист покатится, переливаясь, по снежной равнине. Но вот большой ком снега с размаху ударяет его в лицо и залепляет рот, и мгновенно холод, как петлей, сдавил горло. Сенька задохнулся и озяб. Окоченели руки. Пальцы уже не чувствуют больше вожжей. Тройка подхватила и понесла. Сенька испуганно оглянулся на седока. Сильно кидает и трясет сани. Седок, Лысухин, сидит неподвижно, ничего не замечая. У него низко на лоб надвинута шапка и поднят воротник. Сенька хочет крикнуть: «Помогите!» – и не может.
Тройка шарахнулась в сторону, ковровый возок летит под ухаб. Падая, Сенька заметил, что посредине дороги в луже застывшей крови, ничком, лежал человек.
«Отец», – узнает лежащего Сенька. И в то же мгновение летит кувырком.
Сенька очнулся. Сел и долго не мог понять, что с ним и где он. Руки нащупали сено. Сено набилось в рот, уши и за рубашку. Сенька окоченел от холода. «Приснилось», – догадался и обрадовался он. На стене раскачивался фонарь, освещая внутренность товарного вагона, связки сена, мешки с овсом и Браслета II, привязанного за перегородкой. Колеса, лязгая, стучали по стрелкам. В открытом люке мелькали огни фонарей.
Поезд, в котором трехлетний Браслет и семнадцатилетний Сенька ехали на выучку к знаменитому наезднику, подходил к Петербургу.
Скоро незнакомые люди выгрузили Браслета и повели на новое место. Город еще только просыпался. Но Сеньку и Браслета он глушил шумом и пугал суетой. Браслет шарахался на каждом шагу и, сдерживаемый с двух сторон на поводах, шел, неловко переступая застоявшимися ногами. Сенька вздрагивал от каждого автомобильного гудка и испуганно водил по сторонам глазами. Казалось, что у него вот-вот, как у Браслета, задвигаются от испуга уши.
Скоро их привели на огромный двор, в глубине которого расположились ряды кирпичных красных конюшен. Конюшни и двор Сеньке напоминали завод. Городской шум сюда едва докатывался. По широкому кругу водили взмыленных лошадей. В конюшнях лошади хрупали корм.
Браслета поставили в просторный, светлый денник, сияющий чистотой и порядком. Браслет вертелся по деннику, недовольно фыркал и пытался заглянуть в широкое – на полстены – окно. Сеньку отвели в общежитие. В комнате, величиной с денник, в ряд стояло полтора десятка кроватей-топчанов. Сенька устроился в углу на полу. Вечером, когда возвратились с работы конюхи, оказалось, что этот угол уже занят. Тогда Сенька переселился к самой двери. На пол бросил мешок,