И вот, учитывая рассказанное выше, совершенно непонятно, отчего в один из пятничных вечеров Мишенька, насмотревшийся на вздернутые над грядками, обтянутые джинсами крупы студенток и уставший от того, что любовная поэзия все хуже и хуже нивелировала его либидо, решил залить это самое либидо алкоголем.
Подошло бы бургундское или на худой конец анжуйское. Но дело было на Брянщине, и в наличии из благородных напитков были исключительно самогон и одеколон.
Недолго поколебавшись, Мишенька выбрал меньшее зло и выпил пятьдесят грамм чистейшего свекольного самогона.
Мишенька пил алкоголь впервые, поэтому столь экстремальное знакомство с Бахусом привело его в изумление, схожее с обмороком.
Когда он пришел в себя, то обнаружил настолько разительные изменения в сознании, что изумился вторично.
Мишенька словно скинул с себя пелену комплексов и обет безбрачия одновременно. Напрасно мама Ольга Соломоновна где-то в глубине подсознания назидательно грозила пальцем и говорила что-то про ответственность и кандидатскую. Мишенька ее не слушал.
Нетвердым, но решительным шагом он отправился к сельскому клубу, где под песню «В лицо мне смотрит рыжий конь, косит лиловым глазом» в исполнении главного советского мушкетера не очень ритмично двигались представители приезжей и местной молодежи.
Особенно старались местные чаровницы. Для них студенты из города были недостижимой экзотикой, которая внезапно сама приехала и норовила попасть «уих любовные сети». Чаровницы были одеты в парадное, подчеркивающее их среднерусское крупноразмерное, коего в городе небось и не сыскать, и призывно косили лиловыми глазами, подобно коню из песни, на городских кавалеров.
Мишенька был откровенно щупл и невысок, но из-за принятого алкоголя решителен и несгибаем. Поэтому он выбрал самую крупную чаровницу, доярку Люду Агафонову, девушку почти двухметрового роста и груди невиданного доселе размера.
– Мадемуазель, – сказал Мишенька, подойдя к Люде Агафоновой и уперевшись ей лицом в невиданное. Он скорее разговаривал с ее грудью, но дела это не меняло.
– Мадемуазель, – повторил Мишенька. – Само проведение свело нас в этот чудесный летний вечер. А кто я такой, чтобы сопротивляться неизбежности? Посему, прошу вас, любезная мадемуазель! Приглашаю вас!
Доярка Агафонова застыла, открыв рот. Она никогда не слышала большинства слов из монолога Мишеньки, но поняла, что ее приглашают на танец таким вот, городским способом.
– Офигеть, – выдохнула она и положила руки на Мишенькины плечи.
Заиграла песня про маленький плот, и кинетическая конструкция в виде утонувшего в невиданной дояркиной груди Миши и возвышающейся над ним Люды Агафоновой медленно закружилась по танцполу.
А потом, как говорил сам Мишенька, ночь качалась на каблуках, опьяняя пряным ароматом.
Мишенька был энергичен и решителен. Он ходил по темным сельским улочкам за руку