Добротный экипаж, запряжённый четвёркой лошадей, с шестёркой сопровождающих конников в тёплых овчинных тулупах, остановился у ворот аббатства архангела Люциана, покровителя несущих свет миру, в четверг, день Громовержца, ровно без четверти десять утра. Как раз звонарь коротко ударил в малый колокол, и пронзительно чистый звук, усиленный магией ветра, прокатился над пустынным двором.
Дребезжащим хором вздрогнули стёкла в высоких стрельчатых окнах главного здания и примыкающей к нему школы, и каждая в обители, от аббатисы до последней служанки, услышала призыв к молитве Творцу и богам.
В отличие от хозяев, вернее, хозяек, гости благочестием не отличались, заколотили в запертые монастырские ворота, не дав даже имени Неназываемого произнести, не то что закончить молитву. Старый привратник, в центре двора разгребающий обильно выпавший ночью снег, недовольно сплюнул сквозь зубы:
– И кого принёс Огненный в этот час и в такую-то даль?
За пять дней до великого праздника Рождества Христова и Дня славы волхвов и пророков лишь жители долин ждут гостей. Прошедший накануне снегопад сделал Стеклянные горы местом негостеприимным и опасным даже для опытных путников. Так что старый Ансельм гостей сегодня не ждал, думал дочистить снег и мечтал о кружке горячего чая с малой толикой перцовой настойки на майских жуках – подарке за добрую службу от благочестивой аббатисы Брындуши на прошлый Самайн.
Пристроив в рукотворный сугроб широкую, самолично справленную из дуба лопату, Ансельм поковылял к воротам – без спешки и чинно. А куда торопиться ветерану трёх великих войн, потерявшему руку до локтя в последней из них? Деревянный протез служил исправно, благодарение Светозарному и сёстрам-целительницам, а вот ноги от старости да в такую погоду иногда подводили.
Ансельм пока справлялся травками да притираниями, но всё чаще подумывал попроситься в пациенты к одной из целительниц-выпускниц. Чай, не откажут, да и постараются, не чужой он им всё же, и вырастят ему хорошие новые ноги. Пусть поскрипывают, как рука, были б такими же крепкими и долго служили.
– Кто тревожит святых сестёр в дни молитв и поста? – крикнул он, не открывая окошка. Как и положено уставом, в руке держал защитный амулет – даже попади ему в грудь стрела, успеет поднять тревогу.
Серебряная монета с большой дыркой в центре, отлитая на монастырском чеканном дворе и нанизанная на крепкий кожаный шнурок, раскачивалась по движению часовой стрелки. Добрый знак говорил, что тревога на сердце поднялась зря, гости – мирные люди. Но не для того Ансельм прошёл три войны, отдав хвостатым всего лишь руку, чтобы верить знакам, а не своим глазам и чутью.
Из-за ворот пованивало, пусть не шибающей в нос острой злобой, но кисловатым душком неуверенности и чуть сладким – неправды. Может, маленькой, может, большой, но дело ли вести себя так на пороге дома хранимых богами сестёр? Нет, не нужны здесь такие незваные гости. Так Ансельм им и сказал, не пожалев крепкого солдатского слова.
– Герцог