– Порезы и легкие ранения, – перебила я его и прошлась до скулящего, придерживающего левую щеку бедолагу. – Я растяжки ставила не для того, чтобы убить кого-нибудь ненароком. И вообще, не рассчитывала, что они сработают. Руку убрал, – раненый послушался без споров и возражений, удивленно уставившись на меня, будто впервые поняв, что они добрались до цели.
Моя охранная система сработала отлично. Щеку оцарапало изрядно, местами старенький металл впился в мягкую плоть достаточно глубоко, но не распорол, не пробил до полости, а просто прошелся красивой, почти ровной бороздкой.
– Шрам останется, – с похвальбой заметила я и ловко открыла казенную аптечку, отставив личные запасы.
Пациент печально застонал, но стих, едва встретился с моим строгим взглядом. Не похож он все-таки на бойца, бледный какой-то и слишком уж пугливый. Ему от силы можно было дать лет двадцать, под плотной камуфляжной курткой пряталось тщедушное, пусть и жилистое тело, тонкие черты лица и робкие, едва ли не слезящиеся карие глаза глядели мирно. Парень не вписывался в компанию трех крепких ребят с Абаканами, бьющими по бедрам, когда им приходилось переходить от одного страдальца к другому.
В заветной пластиковой коробке бледно-красного цвета нашлись и йод в карандаше, и широкие пластыри, и узкие бинты. Все, для быстрой ликвидации мелких последствий.
Оттого уже через полчаса мы сгрудились над самым несчастным – любителем совать ноги, куда не надо. Мужчине было не больше тридцати, достаточно крепкий, но не атлет. Кровь от лица схлынула, видать, много потерял. В темных волосах редкая седина, а из-за бледности точеный нос и скулы превращали его в гипсовый бюст античного героя.
Самый смелый осторожно стянул с него штаны и с умным видом изучал перебитую зубастым капканом ногу и волосы, вставшие дыбом от прохладного воздуха позднего лета.
Правда самому бедняге было все равно – он старался даже дышать через раз, чтобы потреблять меньше кислорода и не гонять кровь так часто, как хотелось бы.
А мужик-то ничего. И внешне, и духовно. Вон, как стоически переносит ранение. Хоть сам и виноват, что не смотрит, куда идет.
Я скрестила руки на груди и огляделась. А у меня тут сбор бледных заключенных – вид ноги всех привел в какой-то детский ужас. Будто она сейчас отвалится и заживет своей жизнью, выискивая виновника ее страданий.
Лучше б они с собой хирурга взяли, военного. Эти молодцы всегда готовы и к обстрелу, и к операции, и к ампутации, и ко сну стоя. И никакой бледности, прикрытых ртов и испуга в глазах. Все хладнокровно, четко, по делу.
– Мда, – разочаровано заметила я и присела рядом с капканным. – Что скажете, больной? Может, сразу отпилим и дело с концом?
Позади раздался стон, кто-то из раненых не оценил юмора. Что ж, не для них стараюсь.
Мужчина тихо выдохнул, слегка подернул глазами и уставился на меня:
– Пили, – прошептал он. – Главное быстро.
– Ее ж не медведь откусил, – с усмешкой возразила