Ночевать остался в квартире у мамы. Не раздеваясь, улегся на диване со смешанным чувством тревоги и досады. В этой квартире я родился и вырос, и невольные воспоминания теснили грудь. Я смотрел в ночное окно, на блики теней по стенам. Особо памятные дни детства и юности возникали так живо, словно предлагая снова пережить знаменательные мгновения, соотнести прежние мечты и представление о большой взрослой жизни с этой самой большой взрослой жизнью.
Тут я вспомнил об ответственном возрасте. Прочитанные прежде строки возвращались полные нового смысла, проясненного лихорадочным думаньем о грянувшей беде. В самом деле, черта ответственного возраста – это переход либо в безграничное безвременное развитие определившегося Я, получившего некую космическую прописку в виде формирования бессмертной индивидуальной души. Либо начало собственного умирания, опустошения, одряхления, гниения. Иначе говоря, в черте ответственного возраста возникает либо способность генерировать божественный импульс «БОГОПОДОБНОГО ТВОРЕНИЯ», либо доживать на врожденных наследственных рефлексах и приобретенных от влияния современных реалий, пропитанных парализующим страхом потерять, упустить, остаться без крова, денег… И, безусловно, высочайшее напряжение СОВЕСТИ даёт шанс не упустить момент перехода черты ответственного возраста в рассеянном состоянии и суметь совокупностью всех сил (физических, душевных, интеллектуальных) делать поразительные вещи, пронизанные освоенным божественным импульсом.
До сестры и брата я дозвонился лишь вследствие проявленной настойчивости. И та и другой обещали подумать, каким образом организовать уход за матерью. Но сколько они будут думать, и будут ли вообще принимать деятельное участие? Вопрос повисал в воздухе. По-человечьи, они должны были всё бросить и примчатся сюда.
В пятом часу ночи пробудился от прерывающегося голоса матери, призывающего к себе. Я вмиг оказался у постели.
– Что-нибудь надо?
– В туалет.
– Попробуй встать. Я тебя придержу и потихонечку дойдем.
Мать в точности исполнила сказанное мною. А я тихонько радовался, что не придется возиться с памперсами.
– Куда же подевался он? – вдруг спросила мать, укладываясь с моей помощью в постель.
– Кто он?
– Только что здесь в углу стоял. Такой высокий, что головой упирался в потолок, стройный, весь в черных одеждах, с черными кудрями. И как будто без лица. Вот здесь стоял в углу и молча смотрел. Я ему сказала: «Зачем опять пришел, кто послал тебя. Теперь я здесь не одна. Со мною сын». Он скрежетал зубами. Я силилась увидеть его лицо, которое от моего внимания должно было проступить. Он все больше тряс волосами, скрежетал зубами и подступал ко мне… Видимо, я испугалась и позвала тебя.
– От твоего рассказа меня дрожь пробрала. Где ты, говоришь, он стоял? – спросил я.
Мать указала рукой, и я решительно шагнул в скрытый мглой угол комнаты. И тут же вздрогнул от звука, похожего на крик летучей мыши.
– Ты что-нибудь слышала?
– Так