Она плакала, второпях собирая в сумку его вещи, говорила что-то еще и еще, а потом схватила сумку, ухватила его за руку и потащила за собой к машине.
Он хотел поддаться, потому что любил свою Ирку, и он поддался ей. И теперь уже ехал вечерами не на дачу, где его ждали осточертевшие сардельки и столь же приевшиеся, купленные в деревенском магазинчике пельмени, а домой – к вполне человеческому ужину и вечернему чаю у телевизора.
Правда, где-то в глубине чисто мужского подсознания он все еще подозревал ее в измене и предательстве, недаром ведь в каждом пятнадцатом мужике старше сорока лет тлеет «синдром Отелло», и поэтому окончательно сближения так и не получилось, хотя Ирина Генриховна и пыталась делать все что могла.
Ирина уже знала о том, что случилось в «научно-исследовательском центре Шумилова», как сам Шумилов в шутку называл свой лабораторный корпус, и поэтому единственное, что она спросила, когда Турецкий приехал домой: «Неужто это Глеб?!»
– Утверждать, конечно, нельзя, но... По крайней мере, все это склоняется не в его пользу, – уклончиво ответил Турецкий. – К тому же его исчезновение...
– Но ведь, возможно... – попыталась было возразить Ирина Генриховна, однако Турецкий даже не дал ей договорить.
– Хочешь сказать, что мог задержаться у какой-нибудь женщины? Запить, в конце концов?
– Да.
– Исключено!
– Но почему?
Турецкий сморщился, словно яблоко кислое надкусил, и как на маленькую посмотрел на свою жену.
– Ты же психолог, Ира! Психолог-криминалист. А вопросы задаешь студента-первокурсника.
Он явно пытался уколоть ее, причем с ударом по ее профессиональному самолюбию, однако она сочла за лучшее не обращать на это внимания.
– И все-таки?
Турецкий невыразительно пожал плечами. Однако надо было отвечать и он, уже дожевывая кусочек филейного жаркого, устало произнес:
– Насколько мне известно, этот братишка Шумилова более двух-трех бокалов сухого вина вообще на грудь не принимает. Об этом мне Димка говорил. А что касается женщин, – вздохнул он, – так это не тот типаж, чтобы бросаться во все тяжкие из-за той же страсти или любви. Короче говоря, мужику уже под сорок, а в эти годы, как сама понимаешь...
И замолчал, скривившись. То ли из-за какой-то ассоциации, то ли из-за того, что целый день общался с Антоном Плетневым, к которому все еще продолжал ревновать свою жену, но на него вдруг «навеяло», и он счел за лучшее не развивать далее эту тему. И без того в груди продолжала теплиться незатухающая боль.
Промолчала и Ирина Генриховна, хотя могла бы многое чего рассказать насчет «остепенения» сорокалетних жеребцов. Причем на конкретных примерах, которые можно было бы обозначить коротеньким, но емким определением – «Турецкий и К°», то бишь компания. Ни одной смазливой «юбчонки» не пропускали – и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят.
Впрочем, что было, то быльем поросло, а сейчас надо было учиться жить «с новой