Все лица повернулись к нему. Вся линейка причёсанных манекенов в университетской форме, блестящих там и тут алыми пятнами цветов в увядающих под ярким майским солнцем и зимним холодом букетов. Они были отличниками курса – обычные необычные старшекурсники, которые могли спокойно взлетать над землёй, превращать воду в дрянное вино (или очень тёмное вишнёвое пиво), замораживать противника и что только не – в канцелярском магазине не найдёшь столько карандашей, сколько было сверхспособностей у детей интерната для детей с сверхъестественными способностями, ДССС, звучащее так, словно о нём не нужно было особенно распространяться.
У Коли была только одна способность. Во всяком случае, о которой было известно – он умел находить колпачки от шариковых ручек.
Поэтому он учился, как проклятый. Он не зубрил даже, он вгрызался в материалы, пытаясь занять себя, как занимает себя заключённый пожизненно единственной лежащей в камере книгой. Коля ходил на все факультативы, чтобы не возвращаться в комнату в общежитии – нет, к нему хорошо относились до определённого момента, но потом учителя стали ставить его в пример, словно сговорились.
Вот, ребята, учитесь, как Николай Радин.
Посмотрите на Николая Радина – у человека нет таланта, а он знает по дисциплинам ваших сверхспособностей больше, чем вы все, вместе взятые.
И в конкурсе снова побеждает Николай Радин!
Почему ты не можешь быть, как Коля? Посмотри, человек не опускает нос, а рвётся в бой, а ты параграф не можешь выучить?
И даже самые близкие друзья постепенно не сдержались под этим потоком сравнений – все понимали, что Коля не виноват, но бремя вины и сравнения выдерживать было сложно. Кроме того, стоило кому-то приблизиться к нему, тут же от любого взрослого звучало: «Коля, ну ты бы хоть с ним позанимался, что ли, что просто болтаете, подтянул бы до своего уровня».
До какого уровня, хотелось закричать Коле. Антон на высоте третьего этажа три дня назад окна вставил одной силой мысли, чему Коля мог его научить – пожёванные колпачки от ручек находить под партой? Да кому нужны вообще эти колпачки, двадцать первый век, кто теперь от руки пишет?
Тем не менее, способность у Коли была сверхъестественной, а, значит, он подлежал обучению.
Ребята смотрели на него, пока ему несли грамоту от департамента. Через весь ряд, с цокотом тяжёлых каблуков по потрескавшемуся асфальту, под слепящим солнцем, как будто вечно. Коле вдруг показалось, что это сон – или сон во сне, или сон во сне, во сне, во сне, и никак не получалось ухватиться за действующую реальность, потому что шаги всё цокали, линейка студентов никак не кончалась, а все внимательные взгляды так и были обращены на Колю.
Вечером, повторял он себе, я сяду под кустом сирени в сумерках, и сумерки примут меня, и ночь поглотит эти воспоминания. Может, не эта, но следующая, а за следующей следующая. И я буду кем-то другим, кем-то, о ком никто не будет помнить больше никогда, затеряется в тенях и в никак не зацветающей сирени – холода заставляли бутоны сжаться и молчать, и он так же сжимался и молчал, не ощущая холода, потому что сам стал холодом.
Ледяной диплом перекочевал в его руки.
– Поздравляю, Коля, – шепнула преподавательница и улыбнулась ему доверительно, как любимчику.
На солнце было видно, как слой её макияжа растекается по сухому бугристому лицу, неравномерно и рыже-розово, как жирный грим, а на верхушке щёк валялись два овала матового пыльного румянца. Она вся была такой гротескной и при этом настоящей со своими попытками издалека выглядеть моложе, с яркими тенями, закрученными кудрями и вечным запахом эвкалиптовой конфеты изо рта, что пугала в приближении самим своим существованием.
Коля постарался улыбнуться. Перед тем, как отойти, Лариса Захаровна потрепала его по плечу своей загорелой пигментной лапой, скрюченной вокруг лаковых алых когтей.
Голова неожиданно закружилась, подступила тошнота. Вот неловко было бы сейчас упасть в обморок на глазах у всех вокруг.
Ветер, ледяной и сухой, принёс разреженную охапку тополиного пуха, изменив воздух в трёхмерный и запоминающийся, почти спецэффектный.
Они – ножи, думал Коля, кусая губы и скользя по ладони ногтем, чтобы болью вернуть себя из мира головокружения и тошноты. А я – ручка от ножа.
Да что там. Колпачок от ручки.
В коридоре лежала Лариса Захаровна, закостеневшая и чёрная в районе груди. Дальше физкультурник; из его головы прорастал молодой дубок. Листья на дубке медленно и угрожающе покачивались, хотя ветра не было – неестественно, как смоделированные на компьютере змеи.
– Почему они напали на нас? – шептала Лара, потонув в собственных слезах и копоти. – Почему? Мы же школы-побратимы… Почему они напали на нас?..
Остальные молчали, их лица напоминали закрытые с силой шкафы – казалось, ещё слышался стук тяжёлых деревянных дверей и ощущалась спрессованная темнота внутри. Из учителей