Ужин в честь святого Спячкинса наконец закончился. Угощение было съедено, песни спеты, подарки от мистера Хартвуда вручены – маленькие пахнущие сладостью подушечки, набитые травами и лавандой, чтобы помочь гостям, которые залегают в спячку, спокойно проспать до самой весны.
А потом все пошли в постель – сурок, несколько жаб, черепахи, божьи коровки, и ещё несколько барсуков.
Даже ежи мистер и миссис Торгинс, садовник и экономка, залегли спать. Их помощь в отеле не требовалась, поскольку на зимние месяцы номера забронировали лишь несколько животных, не погружающихся в спячку. Большинство зверушек в Папоротлесском лесу, ложились они спать на зиму или нет, оставались у себя дома.
Настоящим домом Моны теперь был отель «Хартвуд», и она любила его весь – от сердечка, вырезанного на входной двери, до балкона для наблюдения за звёздами на самых высоких ветках, вместе со всеми новыми друзьями, такими как Тилли, рыжая белка-горничная, и Кибела, певица-ласточка.
Тилли говорила, что зимний сезон всегда очень скучен, но Мона ничего не имела против. Она служила горничной в «Хартвуде» всего несколько месяцев – с того дня, как пришла сюда осенью, напуганная и вымокшая до нитки.
Но она уже помогла спасти отель от волков и добиться прекрасной рекомендации в «Шишкиной прессе». И, как бы сильно она этим ни гордилась, было бы славно наконец передохнуть и пожарить жёлуди в камине этой зимой.
Мона прямо сейчас чувствовала запах желудей – изумительный аромат, который плыл из кухни, расположенной вниз по лестнице. У персонала будет собственная маленькая пирушка попозже, и Мона едва могла её дождаться.
В животе заурчало, но мышка снова сосредоточилась на работе и несколько раз напоследок махнула метлой, заметая в ведро оставшиеся после распаковки подарков кусочки бечёвки. Бечёвку можно было ещё использовать, так что её требовалось отнести в кладовую. Но мусорное ведро переполнилось, и Мона не могла поднять его. Придётся попросить Тилли помочь.
Мона как раз собиралась выйти из бальной залы и найти белку, когда услышала голос в коридоре:
– Ах, тень, что говоришь ты? Тост за тебя? Да, конечно! Тост.
Затем повисла пауза, после которой послышалось глотание, причмокивание и затем – довольный вздох.
Мона узнала этот голос: это был сурок, мистер Гибсон. Но ему полагалось быть в постели!
Мышка нашла сурка у входа в бальную залу: он таращился на свою тень на стене.
– Мистер Гибсон, я могу вам помочь? – спросила Мона.
– Ох! Праздник уже кончился?
Сурок развернулся. В одной лапке он держал маленькую ароматную подушечку, а в другой – чашку. Нос его блестел от липкого мёда.
– Да, – сказала Мона. – Уже достаточно давно. Но если вы всё ещё хотите есть, я могу что-нибудь для вас найти. – Она знала, что погружаться в спячку животные должны сытыми.
– Как вы добры. Персонал «Хартвуда» всегда столь заботлив. Даже одаривает подарками. – Он потряс лавандовой подушечкой. – Но нет, я наелся, – продолжил сурок, поглаживая животик. – И даже тень моя сыта.
Мистер Гибсон хихикнул и широко зевнул. Не успела Мона опомниться, как он уснул прямо там, где стоял!
Мона улыбнулась и прислонила метлу к стене.
– Идёмте, – сказала она, осторожно будя гостя. – Давайте уложим вас спать.
– Ах, что за доброта… – пробормотал мистер Гибсон.
Сурок сонно побрёл за Моной по коридору и через вестибюль к лестнице, бормоча себе под нос: «Ах, тень, пойдём с нами. Мне спать и тебе спать».
Его тень – и тень Моны – проследовали за ними вниз по лестнице, подпрыгивая на стене в свете светлячков.
Мона и мистер Гибсон спускались всё ниже и ниже, мимо кухни, прачечной и спален для персонала, направляясь в примостившиеся между корнями «Хартвуда» подземные сьюты.
Коридор здесь освещался слабее, вокруг была земля и царила прохлада. Тут имелись специальные вентиляционные отверстия, пропускающие воздух снаружи, чтобы поддерживать идеальную температуру в комнатах. Если станет слишком холодно, гости не смогут уснуть. Слишком тепло – и они подумают, что наступила весна, и проснутся чересчур рано.
Сейчас, судя по звуку, спали все. Всевозможные виды храпа, от писка до рокота, эхом разносились по коридору. Мона провела мистера Гибсона мимо кладовой и закрытых дверей, больших и маленьких.
На всех дверных ручках висела табличка:
«ДО РОСЫ НЕ БЕСПОКОИТЬ».
Кроме ручки двери мистера Гибсона, табличка на которой была перевёрнута и гласила:
«Я НЕ СПЛЮ. ПОЖАЛУЙСТА, ПРИБЕРИТЕСЬ».
Мона провела его внутрь.
Мягкий свет фонаря освещал скудно обставленную комнату,