– И только один адвокат! – продолжал Джозеф. – Это любопытно.
– Ни в малейшей степени не любопытно. Вы думаете, я хочу распространять семена судебных разбирательств в возрожденном мире? Запишите имя председателя Верховного суда Соединенных Штатов Гуда. Он увидит, что справедливость восторжествует.
– И только шесть писателей, – продолжил Смит.
– И это, вероятно, слишком много, – сказал Космо. – Запишите под этим заголовком Питера Инксона, которого я найму для записи последних сцен на тонущей земле; Джеймса Генри Блэквитта, который расскажет историю путешествия; Жюля Буржуа, который может описать персоналии пассажиров; Серджиуса Наришкоффа, который изучит их психологию; и Николао Людольфо, чье описание ковчега станет бесценным историческим документом через тысячу лет.
– Но вы не включили ни одного поэта, – заметил Смит.
– В этом нет необходимости, – ответил Космо. – Каждый человек в глубине души поэт.
– И никаких романистов, – настаивал секретарь.
– Они вырастут гуще, чем сорняки, прежде чем вода спадет наполовину – по крайней мере, они появятся, если я впущу одного на борт ковчега.
– Редакторы – два?
– Это верно. И два, пожалуй, слишком много. Я возьму Джинкса из "Громовержца" и Вола из "Совы".
– Но оба они упорно называли тебя идиотом.
– По этой причине я хочу их. Ни один мир не смог бы обойтись без настоящих идиотов.
– Я несколько удивлен следующей записью, если вы позволите мне рассказать об этом, – сказал Джозеф Смит. – Здесь у вас есть сорок два места, зарезервированных для актеров.
– Это означает двадцать восемь взрослых и, вероятно, несколько подростков, которые смогут принять участие, – ответил Космо, потирая руки с довольной улыбкой. – Я взял столько актеров, сколько добросовестно мог, не только из-за их будущей ценности, но и потому, что они сделают больше, чем кто-либо другой, чтобы поддержать дух всех в ковчеге. Я прикажу установить сцену в самом большом салоне.
Джозеф Смит нахмурился, но промолчал. Затем, снова взглянув на бумагу, он заметил, что нужно позаботиться только об одном философе.
– Его легко назвать, – сказал Космо. – Kant Jacobi Leergeschwätz.
– Почему он?
– Потому что он будет безвредно представлять метафизический род, потому что никто никогда не поймет его.
– Двенадцать музыкантов?
– Выбраны по той же причине, что и артисты, – сказал Космо, быстро записывая двенадцать имен, потому что их было нелегко произнести, и передавая их Смиту, который должным образом их переписал.
Когда это было сделано, Космо сам назвал следующую категорию – "гении-теоретики".
– Я имею в виду под этим, – продолжил он, – не дельцов с Уолл-стрит,