Я покосилась на тело Кожемятова на столе.
– Разве Вы еще не закончили? – удивилась я, кивком показав на Ивана.
– Если по служебной части, то давно закончил, Борис Натанович свое дело знает. Но я старый еврей, милая девушка, и я люблю деньги. Попросили его подмарафетить к завтрашней церемонии, – объяснил Шниерсон.
Я усмехнулась. Ну, в принципе, почему нет, никому плохо старый еврей не делает.
Я внимательно посмотрела на лежавшее передо мной тело и даже задумчиво обошла его вокруг.
– Вас что-то смущает, Аленушка?
– Нет, просто… Подумала о том, как меняет людей смерть. Он вроде бы и на себя стал не похож, – подумала я вслух.
– Вы совершенно правы, милое дитя, смерть творит свои изменения. И я рад буду показать Вам. Вот обратите внимание на носовые хрящи…
Следующие полчаса Натанович посвящал меня в тонкости своей работы.
– Удивлена, восхищена, раздавлена, – слегка аплодируя, поднялась я, – спасибо, Борис Натанович, это было чрезвычайно интересно!
– Рад служить, барышня, – отвесил шутливый полупоклон старый еврей.
Глава 4
Народу было много и зал прощания городского крематория с трудом вместил желающих.
Губернатор, который в былые времена с разбегу бежал, чтобы лизнуть Кожемятова, как и остальные официальные лица, в виду последних событий, присутствовать не пожелали, хотя могли бы и попрощаться с дорогим другом. По той же причине не было и всенародно известных богатеев, которые не желали, чтобы их имя фигурировало в отчетах. Как-то отец сказал мне, что у очень богатых людей служба безопасности и разведки работает едва ли не лучше, чем ГРУ в целом. Так что, были соратники и партнеры не самого высокого полета. Только один человек, имя которого слишком известно, чтобы его называть, плевать хотел на все отчеты и приехал отдать дань памяти Ивану Кожемятову. Кажется, в юности они часто встречались то ли на турнирах по борьбе, то ли по самбо. Я зауважала этого человека за его смелость и порядочность. Хотя последнее, конечно, весьма и весьма спорно.
Дамы, присутствовавшие на церемонии прощания, вызывали у меня приступ неуместного веселья. Стараясь как можно больше подражать западной культуре, наши перекачанные силиконом и гилауронкой Мани и Тани дополнили свои наряды шляпами и большими черными очками. Уж им-то, конечно, было необходимо прятать свои заплаканные глаза. Слово дали вдове, и я вторично развеселилась. Законной женой она пробыла аж три месяца, пока весьма неосмотрительно не бросила на кровати свой телефон с открытым мессенджером, где достаточно часто называла мужа непроходимым тупицей и жаловалась, как он ей надоел. Кожемятов собрал ее вещи, пока она была в душе. В разводе они были уже около двух лет.
Я вздохнула. Ивану Кожемятову было сорок два года и как-то так выходило, что по-настоящему близких людей у этого человека не было. Воспитывала его бабушка, почившая 5 лет назад, родители женаты, кажется и не были, мать непутевая,