Хомутов заморгал глазами:
– Не понял, ваше благородие.
– Ну, только идиот мог побежать к нам, чтобы заявить о своей непричастности к убийству трактирщика, о чем уже судачила, по его словам вся округа, и оставить в прихожей неопровержимые улики своего преступления.
Доводы следователя застали околоточного надзирателя врасплох. Он как рыба, вытащенная из воды, то открывал, то закрывал рот, но ничего вразумительного так произнести и не смог.
– Господин фельдфебель, уберите-ка пока в шкафчик эти улики и приведите сюда из «темной» Серафима Любезнова. Кстати, его сегодня покормили?
– Как же, кормили, – ворчливо ответил Хомутов. – Самим жрать нечего.
– Мы с вами представители закона и потому должны свои обязанности выполнять по закону.
Хомутов махнул рукой:
– Где он теперь закон, эх. Ладно, получит в ввечеру баланду.
Убирая в шкаф улики, Журкин опрокинул с полки стеклянный графин, который разлетелся на мелкие осколки.
– Я сейчас, я уберу. – Фельдфебель схватил несколько крупных осколков и порезался. Выругался.
– Дубина косорукая, – бросил ему Хомутов.
– Оставьте, Архип Демьянович. – Следователь достал из тумбочки пузырек с йодом, смазал ватой порез на пальце Журкина, перевязал бинтом.
– Пустяки. До свадьбы заживет.
Фельдфебель поморщился: он уже пятый раз был женат, но все жены ему быстро надоедали. Теперь присматривался к еще одной женщине, дабы вдов в уезде было достаточно.
– Спасибо, ваше благородие. – Журкин поднял вверх забинтованный палец, чему-то рассмеялся. Вероятно, вспомнил, что в детстве «их благородия» нещадно пороли его и его отца, а теперь милосердно оказывают медицинскую помощь.
– Идите за Любезновым.
– Слушаюсь, ваше благородие.
Следователь сделал соскоб крови с тесака, положил его на предметное стекло микроскопа, покрыл его другим стеклышком. Начал внимательно рассматривать.
Через несколько минут фельдфебель привел хмурого, помятого от лежания на плохо струганных нарах, Серафима.
Вежливо с ним поздоровавшись, следователь предложил Любезнову чаю.
– Мне не доставит удовольствия совместное с вами чаепитие, – с вызовом ответил «студент». – К тому же мне пора, у меня дел полно.
– Куда же ты торопишься, выхолощ? – ухмыльнулся Хомутов. – Тебя же уездные винокурки в клочья порвут. Чем им платить станешь, может, собой? Ха-ха.
Надзиратель залился сиплым смехом, вытер рукавом взмокшие глаза. Поговаривали, что когда-то Хомутов переболел неприличной болезнью, но каким-то чудом вылечился. Однако, когда он смеялся, все обращали внимание на его сиплость, свойственную определенной стадии этого недуга. Журкин старался не подавать Хомутову руки.
– Скажите, Серафим Назарович, а от кого конкретно вы узнали об убийстве целовальника, – обратился