Винница снова обрушивается на него водопадом духоты. Жужжит муха. Вильфрид Карлович держит руках стакан водки.
– Ну так что, генерал? Вместе, против Сталина! За Российскую Освободительную Армию!
Власов устал и предлагаемое мелководье кажется ему долгожданным океаном.
– Да. И против Гитлера.
Комната в Берлине, запираемая на ночь, с решетками на окнах. Дощатый топчан. Матрас, набитый соломой. Все это выглядит заметным повышением в сравнении с лагерем «Проминент» в Виннице, где в общем бараке за колючей проволокой Власов начинал карьеру военнопленного. Еще более заметным оказывается повышение капитана Штрик-Штрикфельдта. В его подчинение поступает идеологический центр РОА. В главном штабе сухопутных сил центр числится как батальон и носит название «Отдел восточной пропаганды особого назначения». Школа пропагандистов РОА занимает несколько бараков в окрестностях местечка Даббендорф, расположенного к югу от Берлина. Вскоре она начинает штамповать политработников. То, что выпускники школы больше всего смахивают на комиссаров, Власов старался не замечать. Это были комиссары на немецкий лад.
Власов не любил пиво, но в этот раз он выпил его на три кружки больше своего спутника. Товарный поезд из бесконечной сцепки тяжелых полуторалитровых бокалов прибыл к станции назначения. Ледяное пиво искрометным водопадом стремительно ухало куда-то в жилу, разбиваясь обо что-то, откатывалось назад густой пеной, выталкиваемой огромными пузырями углекислого газа. Горечь хмеля во рту сменялась сладкой ледяной ломотой, вонзающейся в нёбо. Кружка за кружкой бархатная фреза срезала извилины. Мозг засыпал, принимая форму бильярдного шара. Еду Власову подали в невозможно большой тарелке. Гора капусты и свиная нога кажутся непреодолимыми. Но несколько рюмок смородинового шнапса— и Власов дольше чем надо с наслаждением грызёт хрящи. Глаза бездумно прикрыты. Он не может остановиться. Поначалу, чтобы взяться за кружку, он вытирает руки салфеткой. Но вскоре про салфетку забывает. Он забывает про всё на свете.
Ему хочется в туалет. Надо чётко, по- военному, вскочить со стула и громко произнести:
– Эншульдигунг, херрен.
Слова внутри него звучат как надо, он даже кажется себе галантным. Но язык подводит его, и он запинается на полуслове.
В туалете его охватывает отупение, сменяемое отчаянием. Блестящий кафель, зеркала и начищенные