И еще, как мало мы знаем о себе, что можем, на что способны, какие скрытые возможности дремлют в нас, а может, и правда, нет предела возможностям человеческим? И наверняка дело не только в физической силе. В силе духа – да, смелости – да, не должен человек бояться и, по возможности, ничего, и неважно зрячий он или незрячий – не должен, но при этом нужно быть крайне осторожным, подтверждением тому – три шишки на моей голове.
И в самом сухом, просто обезвоженном остатке мы имеем, что слепым быть можно, трудно, очень трудно, но можно, и на сей счет приведу мнение Стиви Уандера, а уж кому доверять, как не ему: «Это ничего, что я слепой, могло быть и хуже».
И еще небольшая сентенция от Валери Валеруа: «Совесть – дама неприятная, но сколько пользы от нее». И с этим тоже нельзя не согласиться: совесть – она такая, от нее кровь в жилах точно не застоится, вон какую работу провернули.
Таким образом, подвожу окончательный итог: эксперимент удался и прошел успешно! Но вопросы все-таки остались: как и чем живут незрячие люди, ведь наверняка их обучают, как жить так, чтобы шишек на голове было меньше. И вообще, что они могут, и чем-то же они отличаются от нас, кроме того, что не видят?
Много вопросов, но, увы, наш мир устроен так, что в нем вопросов больше, чем ответов, а может, в этом и одно из наших предназначений – искать и находить ответы на них?
А вы, дамы и господа, что вы думаете по этому поводу?
Глава 4
Колтыганов. Прощай, детство – здравствуй, интернат
Интернат. Как давно это было, немудрено, что что-то стерлось из памяти, жизнь-то, оказывается, вон какая длинная. Живешь-живешь – день, ночь, неделя, месяц – все летит, куда-то летит, и не замечаешь, а вот сейчас вспоминать начал, удивляюсь: жизнь, какая же ты длинная!
Да жизнь штука длинная и времени, много времени прошло, что помню, расскажу, а что не вспомню – не обессудьте.
До города довез нас отец на своем «Трумене» – ЗИЛу 157-ом. Довез до самого вокзала, взъерошил мне волосы на затылке, сказал: «Держись, Юрка». Запрыгнул в кабину, хлопнул дверью, на прощанье пабакнул. Я не заплакал тогда, хотя как-то сразу тоскливо, грустно стало – вот она новая жизнь, враз началась, но я не заплакал – вроде как взрослый уже.
До города, в котором находился интернат, нужно было ехать на поезде целую ночь. Чтобы сильно не тратиться и чего ехать-то – подумаешь, всего ночь, мать купила билеты в общий вагон. Общий, так общий, чем он отличается от других, мне было все равно – на поезде ведь поедем! А отличался вот чем: в купейных начальство ездило, в плацкартных – народ попроще, а общий для колхозников и другой всякой разной шушеры. Почему для колхозников – так ведь не было денег у них, это в городе зарплату выдавали деньгами, а в колхозе трудоднями, галочками да палочками.
В поезде мать поначалу застеснялась, а потом ничего разговорилась. Огляделась – в вагоне все свои и пошел разговор про жизнь деревенскую, про урожай, про детей, про меня. Про дорогу в интернат