Едва она выговорила «шестидесяти рублей», Соснина стал душить громкий заливчатый беспричинный смех.
Худющий, с нездоровым лицом, прокурор в великоватом ему мундире конвульсивно дёрнулся, испуганно отодвинув бумаги, судья споткнулась на полуслове, у заседателей слева и справа от неё – крепкого усатого брюнета и светловолосой, в голубых жилках на бледных щеках и бесцветном газовом шарфике дамочки с алым ртом – поколебались каменные выражения лиц, и ещё кто-то зашикал, кто-то из толпившихся в коридоре в ожидании своего процесса просунул голову в дверь, чтобы справиться о причине шума, но хотя получившийся сквозняк и подхватил пару прокурорских бумажек, их общими усилиями водворили на место, и заседание, тут же перейдя к обвинительному речитативу, потекло дальше со всей серьёзностью – внезапное веселье отпустило Соснина; он, изнывая от скуки, узнавал свои фразы-возражения, которыми пытался парировать на допросе чересчур уж своевольные и смелые допущения следователя Стороженко, фразы эти, которые следователь предусмотрительно занёс в протокол, теперь обильно цитировались прокурором; он начал по канону, за здравие: в год, когда весь советский народ готовится трудовыми успехами встретить шестидесятилетний юбилей Великой Октябрьской… – а затем взялся саркастически вкрапливать в обвинительную речь дурацкие пассажи о красоте, её непостижимости – прокурор, словно вознамерился потешить публику, гневно потрясал справкой, сочинённой подсудимым по настоянию Филозова…
Соснин рассматривал стол на подиуме, обшитом паркетной клёпкой, пролежни на искусственной коричневатой коже трёх узкоплечих кресел с высокими спинами, которые чуть ли не наполовину заслоняли окна, приоткрытые в погожий солнечный день; один из широченных подоконников, если не считать ультрамариновой тени рамы на нём, был пуст, на другом красовалась ворсистыми лишаями бегония. Стоило же судье, растягивая слова и, видимо, пытаясь вызвать обвиняемого на откровенность, спросить. – Почему это смогло случиться? Вы отрицаете свою вину, но меня интересует ваше мнение как специалиста, – у огульно обвиняемого свело чем-то кислым рот и к собственному удивлению он вместо ответа опять расхохотался, поймав при этом завистливо-восхищённый взгляд Файервассера, надо думать, заподозрившего его в хитроумной игре с покорным звонкам из Смольного правосудием, игре, которая и без помощи мямли-адвоката должна была обеспечивать Соснину защиту.
Вот именно – почему? И – как?
Самому это давно уже интересно – извилисто пронеслось в голове – разве не он сам придумал эту историю и теперь инсценирует её?
Да он и автор, и режиссёр, и все-все актёры… Стало легко и весело, он от души рассмеялся, будто