Когда встал вопрос, чем жить под землей, они открыли герметические двери, растолкали навалившиеся снаружи тела, и вернулись на свой рынок за розами и тюльпанами; те пожухли уже, но для гербария были пригодны вполне. И обитатели Рижской долго еще торговали засушенными цветами. Цветы были подпорчены плесенью и фонили, но люди брали их все равно: ничего лучше в метро не найти. Ведь им надо было и любить дальше, и скорбеть; а как это делать без цветов?
На сушеных розах, на памяти о еще вроде только вчерашнем и уже бесповоротно сгинувшем счастье – Рижская расправила крылья. Но новых цветов растить под землей было нельзя: цветы – не грибы, не люди, им солнце подавай. А рынок над станцией, хоть и казался неисчерпаемым, иссяк.
Кризис случился.
Рижанам, привыкшим уже к красивой жизни, полагалось бы перейти на урезанный рацион и вообще жрать крыс, как прочим бедолагам на обыкновенных и ничем не благословленных станциях. Но деловая хватка их спасла.
Поразмыслили над возможностями, оценили преимущества своего расположения, и предложили северным соседям сделку: выкупать излишки свиного навоза, чтобы дальше уже самим торговать им, сбывая как удобрение всем тем станциям, которые культивировали шампиньоны. На ВДНХ предложение приняли: этого-то добра там имелось в избытке.
И Рижская, угасающая уже, посеревшая от подступающей нищеты, обрела второе дыхание. Новый товар пах, конечно, не так, зато был надежней. А в нынешнюю трудную эпоху выбирать не приходилось.
– Ребят, вы что, пустые? – разочаровался в гостях стриженый парень, коротко втягивая носом воздух.
Тут подлетели, чуть припоздав, другие такие же с ведрами – гурьбой, наперебой выкрикивая:
– Говнеца!
– Говнеца нету? Хорошие деньги!
– Пульку за кило дам!
Платили тут, как и везде в метро, патронами от «калаша», единственной теперь твердой валютой. Рубли еще в самом начале потеряли смысл: чем их подкрепить в мире, где честное слово ничего не стоит и государства нет? То ли дело – патроны.
Купюры давно в папиросы скрутили и скурили; крупные ценились больше мелких – они почище были, углились лучше и смолили не так. Монетами играли дети победней, кому гильз не досталось. А настоящая цена у всего теперь была – в пульках, как любовно звали патроны.
Патрон за килограмм на Рижской – а где-нибудь на Севастопольской кило уже все три стоит. Не каждый этим делом, конечно, заниматься станет. Ничего: конкуренции меньше.
– Слышь, Лех, отвали! Я первый тут уапше! – смуглый вертлявый усач толкнул татуированного парня в Христа; тот окрысился, но отступил.
– Ты куда вылез, епт? Думаешь, в туннеле встретишь их – все говно твое? – подскочил другой, сизощекий и лысый.
– Гля, че салага вытворяет!
– Ладно, мужики, вы че… Они порожние все равно!
– Дай проверю!
Нюх стриженого Леху с крестом не подвел. Котангенс ничего не вез.
Он развел