– Не вопи, истеричка. Я тебя и не обвиняю в том, что ты лично приказал бомбить Пласа-де-Майо. Я только знаю, что вина за случившееся лежит и на вас, потому что это случилось только потому, что существовал этот ваш заговор. Военные не отважились бы на восстание в одиночку, без поддержки гражданской оппозиции.
– Однако они без нее великолепно обошлись!
– Да, в последний момент. А до самого выступления они хотели создать видимость сотрудничества и единомыслия с гражданскими кругами. Но ведь вы ни черта не поняли! И даже когда из игры вышла группа Альварадо, вы старику не поверили, вообразили себя умнее…
Пико надел еще более помутневшие очки, посмотрел на лампу, снял и снова принялся протирать – на этот раз бумажной салфеткой.
– Дело совершенно не в этом, – возразил он. – Никто из нас не воображал себя умнее доктора Альварадо, мы принципиально не были согласны с его основным тезисом. Мы считали, что к проблеме создания революционного блока нельзя было подходить с такой… с тем чрезмерным «пуризмом», что ли, какой проповедовала группа Альварадо.
– Ну, теперь и собирайте, что посеяли, – кивнул Хиль и встал из-за стола, посмотрев на часы. – Так… Каррамба, уже второй час! Я тебе постелю у себя в комнате, сейчас все устрою. Что ты думаешь делать завтра?
– Завтра мне нужно во что бы то ни стало пробраться в Энсенаду.
Хиль задержался у двери и обернулся:
– В Энсенаду?
– Ну да, в Рио-Сантьяго.
– Верно, я же забыл, что сеньор связан с флотом тесными узами! Ну-ну.
Ларральде вышел. Пико допил свой остывший кофе, обошел комнату – промокшие туфли попискивали при каждом шаге, – потрогал стоявшее на полочке странное сооружение из ракушек, с вклеенной в него фотографией пляжа и надписью «Мар-дель-Плата, 1929». Это сочетание цифр было каким-то привычным; он постоял с минуту, разглядывая выцветшую фотографию, и только потом сообразил, что 1929 – это год его рождения. Вздохнув, он поправил очки и отошел к окну. Тонкие струйки дождя продолжали журчать так же монотонно.
Дождь начался вечером. Когда он был на площади, дождя еще не было. Возле министерства военно-морского флота еще стреляли, за Розовым домом – у памятника Колумбу – догорали автомобили на исковерканной бомбами площадке паркинга. Там же, правее, поближе к военному министерству, солдаты устанавливали зенитки. А на самой площади – путаница оборванных троллейбусных проводов, битое стекло и какие-то обломки под ногами придавали ей непривычный хаотический облик, – на самой площади ревела толпа перед разгромленным зданием папской курии2. Здание уже горело, но из верхних этажей еще выбрасывали на площадь книги и мебель. Он стоял поодаль в каком-то оцепенении и равнодушно думал о том, что, если сейчас ветер отогнет борт его плаща и кто-нибудь увидит сине-серебряный значок с крестом, его убьют тут же, ни о