Отец, как и всегда, поддержал мать, но в своей привычной манере, пытаясь воззвать к дочернему чувству долга:
– Конечно, ей не легко это принять. Ты – наша дочь, а собираешься вести жизнь совершенно не подобающую положению нашей семьи. Коли уж вбила себе в голову, что непременно нужно идти на службу, давай пробьем тебе должность повыше?
Алессандра кривилась, неприятно усмехаясь, и от должности повыше отказывалась наотрез. Она хотела работать в КДО, пройти весь путь от стажера до куратора, именно в той группе, в которую и подала прошение, и отказываться от своих планов только потому, что это не нравилось матери, не собиралась.
На этом месте отец обычно вздыхал и тихонько признавался:
– А может, ты и права, насчет того, чтобы дома не сидеть. Замужество тебе точно не светит, а так хоть со скуки не зачахнешь. Поперебираешь там какие-нибудь бумажки, всё лучше, чем ничего.
Перебирать бумажки в планы Алессандра точно не входило. Она, улыбаясь самой себе в зеркало, совершенно не мило и не женственно, зато искренне, надела форменную мантию с зеленой полосой стажера, затянула светлые волосы потуже в хвост и, пожалуй, первый раз в жизни осталась собой довольна.
Она давно ненавидела свой день рождения, каждый год умоляла родителей не собирать гостей и не устраивать никаких приемов вообще, самое лучшее – забыть в этот день о её существовании. Но, каждый год в фамильном поместье Эрнандесов, носящем название Дом Под Водой, на Канарских Островах закатывались самые пышные вечеринки в честь любимой и единственной дочери.
Лицо больно чесалось от сухости, его давно следовало намазать лекарством, и Алекс молча сливалась со стулом, на котором сидела, и отсчитывала минуты, когда она встанет и поднимется к себе, снимет ненавистное неудобное вечернее платье, трущее под мокрыми подмышками и собирающееся в подоле, но выданное заботливой мамой и, по ее словам, очень ей идущее. Когда она снимет его, распустит мамину дурацкую сложную укладку, вымоется от тошнотворого запаха сладких духов, мерещащегося ей отовсюду, нанесет на зудящее лицо жирное пахучее лекарство болотного цвета, отчетливо отдающее гнилой землей, вот тогда она почувствует себя хорошо.
По правде, её уже не раз подмывало выйти к гостям в эдаком своем первозданном виде и вести себя как ни в чем не бывало, но она понимала, как расстроится мама, и оставалась смелой только в мыслях. Она терпела свое бессилие и ненавидела его. Александра понимала, что, если она хочет жить по своим правилам, ей нужно строить свой дом.
Она подергала бантик на платье и бросила взгляд на отца, что обнимал мать, улыбаясь гостям. Прямо сейчас матушка в который раз говорила о том, какая замечательная у нее дочка, как она счастлива, что родила её, как гордится ей. Вот только все эти восторженные речи Алекс совсем не трогали. Она себя таковой не считала. Она была серой и бледной. А все эти яркие речи и превознесение её чуть ли не до небес – все это фальшь,