Тогда в дом был приглашен еще один наставник – аккордеонист Эдуард Макаров. Эдуард был белокур, элегантен, пах духами «Красная Москва» и, дабы не вызвать сомнений у окружающих в своей интеллигентности, время от времени вынимал из кармана пилочку и наяривал ею по своим и без того идеально ровным коготкам. В глазах у Эдуарда скопилась буйная похоть. В них отражалось огромное количество женщин, поверженных им на своем нелегком жизненном пути, и, когда он разговаривал с мамой, становилось понятно, что и ей вряд ли удастся избежать его дивных сексуальных чар и что она падет в самое ближайшее время. Наконец, осознав, что он приглашен не для того, чтобы разрушить наш семейный очаг, а совершенно в других целях, он устало спросил:
– А где, собственно, мальчик?
– Я здесь, – тихо ответил я, подавленный величием аккордеониста.
– Ну что ж, мальчик… Для начала посмотри на это. – И он вытащил потрепанную черно-белую афишу, вверху которой было написано: «КУБАНСКИЙ НАРОДНЫЙ ХОР».
Под названием был изображен сам хор. Так сказать, непосредственно. Человек триста. От частой демонстрации афиши вся эта толпа слилась в огромное потертое пятно, из которого редкими лепестками вытарчивали отдельные физиономии.
– Видишь меня, мальчик?
В голосе Эдуарда сквозила неподдельная гордость.
– Не вижу, – искренне ответил я.
– То есть как это «не вижу»? Что значит «не вижу»?!
Эдуард был потрясен.
– А это кто, по-твоему? – И он раздраженно ткнул своим идеальным коготком в грязное пятнышко.
Пятнышко это можно было принять за что угодно, только не за лицо Эдуарда. Но я ощутил, что если опознание не состоится и на этот раз, то Эдуард этого не перенесет (а может быть, и не переживет).
– Теперь вижу, – прошептал я.
– То-то, – удовлетворился Эдуард.
Статус-кво был восстановлен.
– Теперь, когда ты понимаешь, кто твой учитель, я думаю, мы найдем общий язык, – продолжил он.
Как ни странно, Эдуард обучал меня достаточно толково, и я начал извлекать из аккордеона звуки, не очень портившие южный ареал.
Папа воспрял. Он устроил мне экзамен, результаты коего его вполне удовлетворили, и в дом с новой силой хлынули гости. Вторая волна. Правда, папу несколько раздражало, что он не может (как прежде) размашисто брякать меня о стул. Очевидно, он догадывался, что в момент моего соприкосновения с мебелью центр тяжести неизбежно переместится в сторону аккордеона, что немедленно вызовет мое падение. Прости меня, Господи (я очень люблю своих