– Энрике, пора вставать, – позвали издалека.
Поздно, слишком поздно. Я притянула колени к груди, пытаясь сохранить ускользающее тепло.
– Энрике, вставайте, пожалуйста, иначе останетесь без завтрака. Ваша мама рассердится.
Мама рассердится?.. Нет, она просто подожмет губы и отвернется, будто не хочет меня видеть.
– Энрике…
– Встаю, встаю.
Все же не хотелось сердить маму в утро перед долгой разлукой. Я опустила ноги на холодный пол, оставив в прерванном сне осенний лес, чуткий нос и пещеры, ни в одну из которых меня не пустили.
– Вы встали? Тогда я пойду…
Удаляющиеся шаги помощницы по хозяйству грохотали в тишине. Не успела я подарить ей новые туфли, так и ходит в старых, совсем разношенных. Мои туфли не краше. Я окинула взглядом обувь и серое дорожное платье, висевшее на ручке шкафа. Грубая ткань, будет колоться, натирать. Дюжина мелких пуговок, тугие петли.
Я застегивала их, стоя у окна. Туман стелился по земле, тек по саду, размазывал очертания деревьев, делая их похожими на призраков. Осень в Алерте сырая, сумеречная, бедная на краски.
Помню случай из детства: я посмотрела в окно и увидела лишь густой, волокнистый туман. В любимой “Большой книге легенд”, которую мне подарили на шестилетие, была одна история. Про страшных существ, которые живут в тумане и путают дороги. Человек, вышедший из дома в такую погоду, рискует навсегда потеряться.
В то далекое утро папа уезжал по делам. Я плакала, пыталась отговорить его, но папа лишь смеялся. Когда за ним закрылась дверь, мама сказала строго: “Энрике, что за концерт ты устроила? В начале осени всегда такая погода. Веди себя прилично”. Я убежала в свою комнату, закуталась в одеяло и спряталась под кровать. Старушка Илая выманила меня сладким печеньем, обняла и успокоила: “Что ты, милая, я о таком ничегошеньки не слышала. Туман – это лишь дыхание богини Отоны. Она дышит надрывно и вот-вот заплачет. Отона хоронит любимого брата – летнего мальчика, зеленоглазого Этта. И грустит потому, что умрет прежде, чем он успеет возродиться”.
Илая была моей нянюшкой. Она рано обзавелась морщинами, сгорбилась. Только руки остались гладкими, с нежной кожей. Это было странно, ведь Илая много работала по дому, шила, убирала комнаты, возилась со мной, с моим старшим братом Рейнаром и младшей сестрой Лилией.
Она умерла в начале моей десятой осени, в один из таких же туманных, промозглых дней. А в начале одиннадцатой весны у меня родилась вторая сестра. Я молилась, чтобы ее назвали Илаей. Это было бы честно, ведь старушка так ждала ее, мечтала подержать на руках.
Няня до последнего дня верила, что доживет. Я помню, как держалась, чтобы не заплакать, когда мы, дети, под руки выводили Илаю в сад. К тому времени она уже ослепла, и приходилось каждый раз подсказывать, где ступенька, плавная дуга моста через ручей, лавка. Мы стелили одеяла, чтобы ей было теплее, сидели рядом, развлекали: читали книги, делились новостями из своей детской жизни, играли.
Порой Илае казалось, что ребенок уже родился, и она пела колыбельные, двигая ногой так, словно качает кроватку. В такие моменты нянюшка выглядела счастливой, и мы не осмеливались открыть ей правду.
Родившуюся девочку назвали Вэйной…
В дверь постучали.
– Мила, извини, сейчас выйду, – крикнула я помощнице, стряхивая задумчивость.
Скрипнула, открываясь, дверь.
– Мила, я же сказала, я сейчас…
Но в комнату вошла не помощница, а Лилия, моя сестра. Подбоченилась, заправила за ухо светлую прядь.
– Мы должны были позавтракать вместе. Полчаса назад. Ты ошиблась, полагая, будто мы будем ждать тебя над остывшими тарелками. Мама просит передать, что ты можешь не торопиться, завтрак завернем и положим в повозку, съешь по дороге, – Лилия окинула меня недовольным взглядом. – Знаешь, Энрике, хорошо, что ты уезжаешь.
С этими словами она вышла из комнаты.
– Радуешься, что “кукушонок” покидает гнездо? – крикнула я вдогонку.
Характером Лилия пошла в маму, такая же упрямая и строгая. Придирается по мелочам. В детстве много жаловалась, размазывала слезы по щекам: “Энрике меня толкнула, она нарочно!”. Меня в угол, сестру на руки. Подруги, в окружении которых мама пряталась от одиночества, принимались ворковать, жалели “милую крошку Лили”, дарили ей наряды и заколки.
Красота Лилии – тоже мамина. Сестра белокурая, голубоглазая. Талантливая: пишет стихи, играет на фортепиано, плетет венки из цветов и листьев. Лилии восемнадцать, в нее влюблены почти все мужчины нашего края: делают дорогие подарки, пишут длинные письма.
Есть среди ее ухажеров один, беловолосый и черноглазый. Ричард. Моя тайная любовь.
Позапрошлым летом Ричарда по долгу службы занесло в наши северные края. Он приехал издалека, из солнечного города, прижавшегося к южной границе